1-2
Испанская выставка.
Кажется, я уже однажды, по аналогичному поводу, признавался в одном из своих, писем как приятно говорить о явлениях, отошедших в прошлое, отлежавшихся и уже не ставящих больше проклятых загадок. И наоборот, как бывает иногда тяжело говорить о том, что еще живет среди нас, что имеет все притязания на нечто значительное и о чем надлежит выработать совершенно определенное мнение. На сей раз такого рода мучения доставила мне Выставка испанского современного искусства, устроенная в Же де Пом1. Мне особенно тяжело, после того, как я только что излил от чистого сердца свой восторг от милого папаши Коро, обращаться к чему-то такому, от чего в восторг не придешь, хоть и очень хотелось бы прийти.
От современной испанской школы действительно хотелось бы прийти в восторг хотя бы по традиции и из уважения к ее предкам — из поклонения перед великими гениями живописи, когда-то рожденными в Испании. Какое там цвело грандиозное художество в XVI и XVII веках (Греко, Сурбаран, Веласкес) и каким несомненно гениальным в лице одинокого Гойи ознаменован его закат в XVIII веке! Да и позже некоторые испанцы продолжали изумлять на всемирных выставках — кто бесподобным мастерством (Фортуни, Мадрацо), кто потрясающими сюжетами (Прадилла, Розалес), кто эффектной передачей натуры. Правда, эти триумфаторы XIX века недолго оставались в почете, они скоро подвергались переоценке и сдавались в музейные архивы, а то и просто развенчивались без всякой жалости. Но еще в конце XIX века у испанской живописи была репутация чего-то необычайно блестящего, и я помню, как, например, Репин без меры расхвалил жгучесть их колорита и трепетность их техники.
Таково ли положение испанской школы в наши дни? Именно на этот вопрос надлежит теперь отвечать, — по поводу данной выставки, которая составлена с достаточным вниманием и с достаточной полнотой, и вот этот вопрос и является весьма затруднительным. Кажется, никто из очень знаменитых художников не пропущен, каждый художник представлен характерными произведениями, а иные даже исчерпывающим образом (Солана — 15 картинами, Васкец-Диаз — 24 и т. д.). Есть на выставке и старики (те, кто, оглянуться не успев, “стали стариками”), есть и самые молодые, есть и средние. Имеются разного рода pompiers2, уже привыкшие довольствоваться одним succ?s d'estime3, и тут же всякие “задиры и скандалисты”, продолжающие пугать все еще недостаточно обстрелянных филистеров. Имеются “грандиозные” монументальные живописцы, готовые покрыть красками километры стен, имеются и скромные интимисты, которые задаются весьма неприхотливыми задачами. Немало, наконец, на Испанской выставке национально характерного, да и было бы странно, если бы Испания, столь успешно угождающая туристам всякой сохранившейся (а теперь уж и бережно охраняемой) couleur locale4, не щеголяла художниками, которые бы всячески напирали на сугубую гишпанистость типов, нравов и пейзажей. Словом, все есть, все налицо. Только радости мало, и в целом выставленное представляется чем-то ненастоящим и не совсем нужным.
Мне скажут, а как же Зулоага, считавшийся еще недавно каким-то мировым лауреатом? Ну что же? Зулоага — мастер крупный, и между прочим его “Кузины”, так удачно приобретенные в 1899 году Люксембургским музеем, не совсем еще перестали дразнить своим “гойизмом”, а при виде его “Карлицы” все еще вспоминаешь Веласкеса. Но разве такие ссылки на авторитеты теперь что-либо значат? Разве они могут спасти художника, творчество которого лишено все же настоящей action directe5? Когда-то творчество Зулоаги казалось чуть ли не дерзким по своей новизне, теперь же оно представляется только добропорядочным и приличным, а про его портрет Мориса Барреса на фоне Толедо и того не скажешь.
Не захватывает и творчество Серта. Среди всех расписывателей стен и плафонов нашего времени Серт занял, бесспорно, первое место, и не только по количеству и объему заказов, с которыми он справляется с потрясающей быстротой и сноровкой, но и по своей декоративной изобретательности, по эффектности, с которой он распоряжается толпами фигур и сложными архитектурными формами. Попадая в разукрашенные Сертом хоромы какого-нибудь богача, диву даешься и вполне соглашаешься, что лучшего выбора данный меценат-богач сделать не мог, как именно обратившись к этому современному Тьеполо-Веронезе. Но, с другой стороны, как был прав когда-то Форэн, когда он острым, как нож, “mot”6 определил сущность этого великолепия. В ответ на высказанное при нем недоумение, каким образом необъятные полотна Серта могли быть доставлены в Париж (Это происходило в том Салоне, в котором были выставлены сертовские гигантские панно для собора в Вике.7, Форэн, точно невзначай, бросил всего три слова “Ils se degonflent”8.
Великолепие Серта именно потому не равнокачественно с великолепием Веронезе и Тьеполо, что оно все “вздутое”, что в нем недостает того остова, той внутренней закономерности, которые и составляют самую “божественность” искусства тех двух чародеев. Волшебство же Серта в сущности одного порядка с волшебством Гюстава Доре, — но то, что прекрасно на страницах книги, в непритязательных иллюстрационных виньетках, то теряет значительную часть своего достоинства, когда превращается в целые “Монбланы живописи”.
И все же Серт — художник не только замечательный, но и весьма характерный для нашего времени, для времени как раз всякой вздутости всяких форм “парвенюизма”9. Он стоит головой выше всех своих соотечественников и сверстников, и на нем лежит еще отблеск какого-то былого величия Испанской школы. (На выставке, кроме целого ряда макетов Серта росписи колоссальных помещений, имеется и один из картонов, которые художник изготовил для Гобеленовой фабрики на темы из “Дон Кихота”. Я уже имел случай сочувственно отзываться об этих шпалерах и с удовольствием мог на сей раз удостовериться, что первое мое впечатление не было обманчивым. Этот картон и самый гобелен, с него сотканный, являются настоящими шедеврами и служат к вящему устыжению всех тех ужасов, которые изготовляет, некогда знаменитая, Национальная мануфактура.10 Серт, во всяком случае, не провинциален, это художник мирового размаха, и только приходится при этом прибавить, что, к сожалению, самый этот “размах мира” в художестве не тот, что был. Искусство Серта велеречиво вздутое и фальшивое, но это еще внушительное искусство. Напротив, большинство других испанцев одного поколения с Сертом поражают каким-то своим провинциализмом. Это все далеко не мастерски писано и как-то туповато по выдумке.
1 Jeu de Paume — игра в мяч (французский). Первоначальное назначение павильона сохранилось только в его наименовании.
2 Пожарные (французский). Обозначают этим словом и приверженцев банальности как в искусстве, так и в других областях.
3 Успех, вызванный только уважением к автору (французский).
4 Местный колорит (французский).
5 Непосредственное воздействие (французский).
6 Слово, острота (французский).
7 Примечание автора.
8 Из них выпускают воздух (французский).
9 От французского “parvenus” — выскочки.
10 Прим. автора.
1-2
 Венецианский праздник XVI века. 1912 г. |  Комната Арапа. 1917 г. |  Большой театр в Петербурге. 1945 или 1946 г. |