1-2
Латвийская выставка.
Вышло случайно, что два моих письма подряд посвящены художеству в Латвии, но первое говорит исключительно о русских графиках, живущих в Риге1, тогда как в настоящем письме я буду говорить о современном латвийском художестве в целом: о выставке в павильоне Жэ де Пом. И как раз на этой выставке отсутствуют те “графические” художники, о которых я говорил в прошлый раз. Отсутствует, впрочем, вообще весь отдел графики, и это очень жаль, ибо на нем мы бы получили более точное представление о месте, занимаемом А. Юпатовым и его товарищами на их новой родине. Зато значительная часть латвийской выставки посвящена народному художеству, под которое отведена большая часть нижнего этажа, и именно этот отдел представляет собой особый интерес.
Я бы даже сказал: в этом отделе есть та художественная подлинность, то несомненное присутствие красоты, которыми мы особенно дорожим, в противовес тому художественному эрзацу, которым мы закормлены и который приелся в предельной степени...
Этот фольклорный отдел не так уж богат, и, я думаю, выставка в целом выиграла бы в значительной степени, если бы он был более распространен. Я даже думаю, что Латвия могла бы прямо поразить Париж обилием и высоким качеством такого своего действительно национального, как бы исконного и почвенного творчества. Но и то, что есть, доставляет громадное удовольствие. В общем латвийское народное искусство — нечто сдержанное и, скорее, строгое. Но какой безошибочный вкус в подборе красок и в распределении их; какое благородство во всех этих тканях, вышивках, металлических украшениях и гончарных изделиях! И какая глубокая во всем этом чувствуется древность. Вот где смело можно делать заключение о прочности и длительности традиций, особенно что касается до одежд и нарядов. Нечто подобное встретишь разве только в некоторых частях Румынии, Польши, Литвы, Венгрии и Чехословакии, но, например, в России, которая когда-то отличалась внушительной древностью своих одеяний, вызывавшей восторги всех путешественников, в русской деревне за последние десятилетия вся эта красота уже исчезла и была заменена фабричной пошлостью самого безличного характера2.
Из выставленного меня особенно трогают именно одежды, частью представленные в виде самих предметов, частью в акварелях и других воспроизведениях. Не знаю, как называются те, подобные древним гиматионам, белые плащи, что накидывают на себя латвийские крестьянки, но именно они должны придавать их фигурам особенную чинность и торжественность. Спереди эти плащи скрепляются круглым металлическим аграфом3, детали которого удивительно затейливы и разнообразны. Иные из этих аграфов отличаются крупным размером, украшены тонко вычеканенными коронами и драгоценными камнями. Прекрасны также модные бляхи поясов. Все это массивно, сочно по формам, и, повторяю, все это в своей сдержанности и добротности говорит о преданиях старины глубокой.
Ту же чудесную, вечно живую и не приедающуюся старину мы находим и в гончарных изделиях, в деревянных предметах обихода, в тканях, в прекрасных по краскам коврах. Из последних мне особенно запомнился один: темно-малиновый с крупным черно-синим квадратным узором. Краски этого, вероятно, только что сотканного ковра, может быть, не имеют в себе традиционности, это — продукт эпохи, выдающей иные “рецепты”, нежели те, что существовали в прадедовские времена, однако дух и стиль и этого ковра, какая-то его торжественность роднят его (и некоторые другие современные ему изделия) с тем, что мы находим самого торжественного в древности...
* * *
И вот когда налюбуешься всей этой красотой в нижних залах Жэ де Пом, то как-то грустно становится наверху, где собраны произведения современного латвийского художества. Авторы вводных статей в каталоге настаивают на национальном характере современного латвийского художества, и этот же характер превозносят французские критики. Может ли это быть иначе в наши дни, когда слово “национальный” является предельно лестным комплиментом? Даже в Соединенных Штатах за последние годы начало намечаться это стремление к выявлению “национального лица”, тогда как, казалось бы, вот уж где трудно его разыскать, как бы эти поиски ни углублялись. Но одно дело такая всеобщая тенденция, а другое дело — фактическая сторона. В искусстве эта разница между желанием и исполнением особенно чувствуется. Никогда еще люди всех национальностей не хлопотали так о том, чтобы отличаться от других чем-то своеобразным в искусстве, и никогда еще все не было так смешано, все так не “линяло друг на друга”, во всем так не сказывался какой-то лишенный индивидуальности космополитизм, нежели в нашу эпоху.
Я вообще ни в малейшей степени не принадлежу к числу поклонников и пропагандистов национализма. Мне к тому же достаточно знакомо и то, до чего характер художественного выявления той или другой народности сам меняется на протяжении веков. Гораздо дороже мне всякое проявление индивидуальной подлинности, подлинности вдохновения, подлинности таланта или мастерства, где бы и при каких бы обстоятельствах они ни проявлялись, и хотя бы все это шло наперекор тому, что почитается за национальные особенности. Словом, я не употребляю выражения “национальный” в качестве комплимента. И все же в данном случае как-то становится досадно, когда, только что наглядевшись выявления “природного” художественного начала в образцах “народного творчества”, переходишь затем к тому, что создает то латвийское художество, которое, в противоположность народному и деревенскому, можно назвать “городским”.
1 Первое “письмо” А. Н. Бенуа напечатано выше, см. “Рижские художники”.
2 Бенуа имеет в виду тот упадок народного искусства, который принесло развитие капиталистической промышленности.
3 Agrafe — пряжка (французский).
1-2
 Святой Севастиан (Либерале да Верона) |  Вирсавия (Н. Мануэль Деутш) |  Диптих (Кульмбах) |