1-2
Впрочем, очень часто среди dii minores1 испанской школы первых десятилетий XX века видишь попытки создать нечто гениальное, иначе говоря, какое-то творческое вздувание, но даже дутая гениальность не дается просто по заказу. В лучшем случае такие усилия приводят к созданию чего-либо “почтенного” (к почтенному следует отнести огромную энкаустику2 Хозе Агвиара, изображающую, вероятно, “Жизнь” или нечто столь же значительное), но известно, что “почтенность” исключает настоящую художественность. Там, где налицо почтенные заслуги, там уже нет места тому, чем только и живо искусство, — нет взлета, нет энтузиазма, нет и излучения чего-либо захватывающего.
Увы, не нахожу я (продолжаю не находить) ни взлета, ни энтузиазма, ни чего-либо захватывающего и в творчестве самого знаменитого из художников нашего времени, того мастера, мировая слава которого до такой степени утверждена, что попытки усомниться в обоснованности ее принимаются за кощунство, или же, что еще хуже, — за непростительную неспособность быть а la page3. Я, разумеется, имею в виду Пабло Пикассо.
Вот, казалось бы испанец, которого уже во всяком случае нельзя заподозрить в “домашности”, в провинциализме Греко, Сурбаран, Веласкес, Гойя и Пикассо, — это для современного сознания звучит, как хорошо настроенная гамма. Но, видимо, или у меня нет этого современного сознания, или же я уподобляюсь в данном случае тому сказочному ребеночку, который, увидев голого короля, так некстати воскликнул: “Да на нем ничего нет!” Я просто не в силах представляться, что вижу, когда на самом деле это не так.
При этом, однако, я вовсе не хочу сказать, чтоб Пикассо был вообще так же гол, как тот андерсеновский король, чтоб он был лишен всего. Напротив, я вполне ощущаю в нем совершенно редкостный дар цветности и совершенно своеобразное чувство краски. Чем-то необычайным является и творческая возбужденность этого художника — то, что он никак не может на чем-либо успокоиться, что он продолжает искать даже тогда, когда им найденное вызывает всеобщий восторг. Эти черты свидетельствуют о необычайно сильной творческой энергии Пикассо, а это уж само по себе не может не внушать уважения. Но вот, в конечном итоге, все же никакие поиски, никакие добрые намерения, никакая работа хотя бы и над самыми замысловатыми проблемами в счет не идут там, где происходит суждение о произведениях искусства. Впрочем, к Пикассо придется вернуться на этих же днях, в связи с его выставкой у Розанбера, и тогда я постараюсь подробнее выразить свою мысль и мое отношение к этому столь любопытному художнику.
Очень жалко, что, уделив много (и даже чрезмерно много) места для таких особенно признанных в Испании художников, как Солана, Васкец-Диаз и оба Зубиаурра, словом, для всего того, что представляет собой национальный элемент в испанской живописи, устроители выставки предоставили лишь весьма ограниченное место для явлений самого последнего времени. Видно, невозможно было совсем их обойти, особенно в Париже, где кое-кто из них уже приобрел большую известность, но, с другой стороны, было уж очень тяжело людям официальным выказывать настоящую апробацию таким художникам, которые продолжают вызывать всеобщее недоумение и считаться настоящими пугалами и страшилами. А между тем, как раз эти последние явления представляют собой нечто весьма интересное и, мало того, делают честь своей родине, ибо их творчество более, чем что-либо, доказывает, что еще жива творческая фантазия в стране Греко, Вальдес-Леаля и Гойи.
Я говорю о Сальвадоре Дали, о Хозе Бернале и об Измаиле Серна. Несомненно, все эти три “специалиста по кошмарам” — величайшие чудаки и изуверы, в их творении сплетаются в одно подлинное вдохновение с гримаской нечто, в основе своей “божественное”, с чем-то таким, от чего пахнет серой. Но все же начать с того, что все три великолепно знают свое ремесло, а затем каждый из них имеет что-то высказать, для них живопись не есть простое упражнение списывания видимости и не есть какой-то предлог для конструирования абстрактных формул, а для них это средство, служащее выявлению возникающих в воображении образов. И в процессе такого выявления у них проявляется что-то неодолимо нудящее, какая-то форма подлинного вдохновения.
Многих смущает то, что эти художники (и больше всего Дали) какие-то “фигляры”, что их неудержимо тянет на дурачество, и, спору нет, черты эти вообще недостойны настоящих и хороших художников. Даже поклонники считают, что им пора бы бросить баловство и забыть те шалости юности, которые сослужили им в свое время службу привлечения внимания публики к их творчеству. Но вот мне лично кажется, это и эти фиглярство и гримасы в них — нечто подлинное, что это неотъемлемая часть их творческой жизни и то, в чем заключен совершенно особенный, не лишенный силы прельщения яд.
Еще два слова о скульптуре. Целый зал посвящен на выставке великолепному специалисту по изображению животных — Матео Хернандецу, в произведениях которого пленяет как глубокое знание зверей, так и какая-то “естественная монументальность”, подчеркиваемая превосходно подбираемым к каждому сюжету материалом (черный гранит, красный порфир и т. д. ). Всесторонне показано также творчество скончавшегося в минувшем году Гаргалло-и-Каталана, придумавшего особый прием выковывать свои статуи и статуэтки из меди и железа, причем обычная слитность и полнота форм у него заменены какой-то своеобразной фрагментарностью, уподобить которую можно, пожалуй, только эскизочным росчеркам пера. Этот прием можно было бы счесть тоже за известную гримасу или за виртуозное фокусничество не совсем хорошего тона, если под всем этим не сказывалось бы превосходное чувство формы и просто изумительное “ремесло”
1936 г.
1 Малые величины (латинский).
2 Живопись восковыми красками, наносимая на холст горячим металлическим инструментом.
3 На уровне современности (французский).
1-2
 Мучение св. Андрея (Руелас) |  Вербное воскресенье в Москве при царе Алексее Михайловиче (В.Г. Шварц, 1865 г.) |  Иноземные гости (С.В. Иванов) |