Личность Сент-Обена
Гофмана пленила бы эта «антибуржуазная» черта характера Габриэля1, его пленила бы абсолютная художественная чистота бескорыстного энтузиаста, но его пленили бы и самые произведения изумительного мастера. Правда, фантастики в прямом смысле, пожалуй, не найти у Сент-Обена, если не считать многочисленных аллегорий, вышедших из-под его руки и не принадлежащих к лучшему, что им создано.
Однако, с другой стороны, любой листочек, любая иллюстрация Сент-Обена содержит в себе какие-то тайные чары, как-то гипнотизирует зрителя, «зазывает его в себя», и стоит только вглядеться в них, чтобы оставленные неряхой пробелы заполнились жизнью и заговорили, чтобы свет, серебряный свет парижской улицы или мерцающая игра свечей обдали все своими лучами и чтобы милое далекое прошлое восстало перед нами в виде чего-то движущегося, трепещущего и радостного.
И возвращаясь все к тому же вопросу, был ли рисовальщик Габриэль живописцем, приходится, по внимательном изучении его творения, схороненного в папках коллекционеров и публичных архивов, ответить самым утвердительным образом.
Недаром он с пытливым вниманием, с каким-то бешенством восторга просиживал на всех значительных аукционах, делая на каталогах восхитительные пометки с каждой картины, с каждой статуи, с каждого предмета, всего на несколько секунд дразнивших вкус этого гурмана, этого «воображаемого коллекционера» и затем снова пропадавших в недоступных для богемы кабинетах знатных и богатых любителей. Это постоянное напряженное «схватывание на лету» существенных особенностей искусства всякой школы и всех отраслей обострило и развило руку Сент-Обена настолько, что одного штриха ему было достаточно, чтобы передать характер изысканной формы, одного легкого пятнышка — чтобы запечатлеть свое возбуждение от редкой красочности.
Однако подобные музейные впечатления не заслоняли перед Габриэлем жизни; напротив, он сейчас же пользовался любовным и проникновенным общением с великими гениями прошлого (а иногда и настоящего, ибо интерес к искусству у Сент-Обена не был ограничен рамками времени), чтобы их «советами» воспользоваться для «схватывания на лету» окружающего. С аукциона или выставки он спешил на променад в Тюильри, где рядами на стульях сидели разряженные модники, или садился на барку и ехал за город в Сен-Клу, где на траве танцевали гризетки с комми.
Когда же наступал вечер, то Габриэль шел в театр и зарисовывал там все — и актеров, и декорации, и зрительный зал, и кулисы. Наконец, Габриэль не гнушался политических споров в кафе или же сеансов ученых собраний. Рисовал Сент-Обен даже на ходу, даже в церкви во время проповеди (за что ему однажды попало от проповедника). Словом, Грёз был вполне прав, когда он сказал про своего товарища, что Сент-Обен «страдает приапизмом рисунка».
1 Между тем, Габриэль был плотью от плоти французской буржуазии. Его семья, состоявшая вся из умелых и усердных художников, трезво и просто смотревших на жизнь, строго придерживалась кодекса «порядочности». Этими чертами обладал и старший из трех братьев — специалист по орнаментам для вышивок — Шарль Жермен де Сент-Обен (1721—1786), занимающий, после Ватто и рядом с Кристо-фом Хюэ и Пильманом, одно из первых мест в группе чудесных мастеров, сумевших придать остроумие и грацию решительно всякой мелочи в обстановке времени, не исключая самых обыденных предметов. Впрочем, фигура этого «вышивальщика», бывшего желанным гостем самых передовых салонов, дружившего с блестящими умами и скрывавшего под оболочкой «скромного ремесленника» глубоко художественную натуру, очень любопытна. Изумительная артистичность, дар на все накладывать печать остроумия и все поэтизировать налетом какой-то фантастики проявляется у Шарля Жермена даже в его рисунках вензелей и букв, не говоря уже о его сериях гравюр, предвещающих причудливый мир Гранвиля («Essais de papillonneries humaines», «Mes petits bouquets» и «Les fleurettes»). Наряду с этим, «brodeur du гоу» любил изливать свой едкий нрав в карикатурах, не щадивших даже его поощрителей. В совершенно другом роде был младший из братьев — Огюстен, с которым мы еще встретимся в дальнейшем изложении.
 Паша. 1907 г. |  Труффальдино. 1920 г. |  Северная идиллия (Коровин К. А.1886 |