Выдающиеся портретисты
Фальконе, знавший хорошо Лосенко (1737-1779), так отзывался о нем впоследствии: "Le pauvre et honnкte garson, avili, sans pain, voulant aller vivre ailleurs qu'а Petersbourg, venait me dire ses chagrins; puis s'abandonnant а la crapule par desespoir, il etait loin de deviner ce qu'il gagnerait а mourir. On lit sur la pierre sepulcrale, gu'il etait un grand homme. Il est donc certain qu'en Russie, et dans la peinture, d'un dessinateur, copiste assez exact et peintre sans genie, on sait faire un grand homme apres sa mort. L'Imperatrice avait voulu l'encourager; mais enfin, il eut une belle epitaphie".
Эти добродушно-иронические слова, весьма характерные для русского искусства вообще, едва ли верно характеризуют Лосенко.
Фальконе познакомился с ним тогда, когда несчастный художник был уже совершенно измучен обязанностями своей чисто чиновничьей службы в Академии (он был директором ее).
Несколько произведений, исполненных Лосенко в начале своей деятельности, рисуют его нам в другом свете.
Если даже окончательно пришлось бы отнять у этого мастера приписываемую ему прелестную жанровую картину в Третьяковской галерее, то все же Лосенко должен, благодаря своим отличным портретам (актера Волкова и Сумарокова) и своим превосходным этюдам с натуры, сохранить видное место в истории живописи.
Совершенно безотрадны только его исторические композиции, в которых он с мучительной неудачей пытался приблизиться к "благородному" стилю Парижской Академии.
О личности Рокотова нам известно еще менее, нежели о Лосенко, но о его большом живописном даровании говорят его многочисленные произведения.
Рокотов выдвинулся очень быстро. В 1760 году он поступает в Академию (едва ли, впрочем, учеником), и уже в 1762 году он признан адъюнкт-профессором.
В том же году он пишет два портрета императора Петра III, не уступающих лучшим произведениям Ротари, и сама Екатерина, ни разу не позировавшая Левицкому, позволяет Рокотову писать свой портрет с натуры.
Третий портрет императрицы (в Романовской галерее считался при жизни Екатерины за самый схожий. В конце 60-х годов Рокотов совершенно переселяется в Москву, возвращается в 90-х годах в Петербург и умирает в 1812 году.
Вот почти все данные, известные о жизни мастера, которым Россия вправе гордиться не менее, нежели Левицким и Боровиковским.
Действительно, имеется несколько портретов Рокотова, не уступающих ни в чем знаменитым произведениям этих мастеров.
Сюда относятся сильно напоминающие Ротари, несколько жесткие, портреты Петра III, сюда же дивно написанный и очень смелый по характеристике портрет Екатерины II в белом атласном роброне (коронационный - в Академии художеств), сюда же гатчинский несколько пестрый портрет Екатерины в профиль, портреты И.И. Шувалова, П.И. Шувалова, И.Г. Орлова и др.
Иногда, впрочем. Рокотов возносился до высоты, приближавшей его к величайшим европейским портретистам - к Гейнсборо, к Наттье, к Латуру.
Таким является его портрет графини Санти - одно из самых удивительных произведений XVIII века как по тонкости характеристики, так и по краскам, по очаровательным сочетаниям оливковых и розовых тонов. Букет скромных полевых цветов на груди этой дамы вносит ноту такой изысканной в своей простоте интимности, какую редко найдешь у Левицкого и Боровиковского.
Портреты Левицкого (1735-1822) одинаково интересны и для историка, и для художника. Он переписал массу выдающихся деятелей блестящей екатерининской эпохи, изобразил их с совершенно убедительной живостью, сумел, как никто в России, передать характерный тон и лоск, всю внешнюю "манеру жить" великосветского общества своего времени и в то же время создал ряд первоклассных образцов живописи, не уступающих по своим техническим совершенствам лучшим произведениям западных школ.
Произведения Левицкого сразу отличишь среди массы других благодаря совершенно особой "зоркости" глаз изображенных лиц, их совершенно особым, несколько насмешливым усмешкам, наконец, благодаря знаменитому мастерству, с которым написаны шелка, кружева, бриллианты.
Этот провинциал, попович, получивший чисто практическое художественное образование в мастерской Антропова и под руководством Валериани, должен был обладать недюжинным художественным темпераментом, чтобы до такой степени усвоить себе блеск живописной техники самой блестящей эпохи европейской живописи.
Правда, он был уроженцем Киевской губернии, т.е. той части России, в которой западная культура была насажена за много лет до своего появления в Московии и где она успела пустить более глубокие корни.
Однако как раз в чисто художественном отношении южная Россия и в XVIII веке не отличалась в выгодную сторону от средних и северных губерний. Местная граверная школа, одним из представителей которой является и отец Левицкого, почти не представляет художественного интереса, являясь донельзя слабым подражанием немецкой гравюре, и считать такого готового мастера, каким был Левицкий-сын, продуктом киевского художества едва ли верно.
Бойкий, необычайно впечатлительный юноша попал в Петербург в конце 50-х годов, т.е. в самый разгар художественной деятельности выписанных Елизаветой иностранных мастеров, и, вероятно, исключительно под влиянием этой деятельности развился и его художественный вкус.
Портреты Ротари и Эриксена научили его твердому, ясному рисунку, картины Торелли и Лепренса - пышности композиции и элегантности поз, наконец, от Токке и Рослина он приобрел свою необычайную, чисто французскую технику в передаче "околичностей".
Что Левицкий при этом не впал в салонную манерность, а сохранил всю свежесть своего провинциализма, что он остался метким, несколько иронизирующим наблюдателем, что от его портретов, несмотря на парижские кафтаны и парики, все же веет большой искренностью - всем этим мы, быть может, обязаны простяку Антропову, приблизившему к себе еще в Киеве (во время писания там образов для Андреевского собора) даровитого юношу, привезшему его с собой в северную столицу и оградившему его от влияния Академии и ее чиновничьего духа.
 Книжнй знак. Из книг Александра Бенуа. 1901 г. |  Германн у гроба графини. 1911 г. |  Масленица в Петербурге. 1911 г. |