1-2-3-4-5
Дворцы-музеи.
Все мы были свидетелями того изумительного явления, что наиболее критические моменты русской революции прошли почти без ущерба для исторических и художественных памятников. Несмотря на полный переворот, происшедший во всех условиях жизни, историк старого строя России сможет изучать особенности его в такой полноте, какая неизвестна Франции, пострадавшей в чрезвычайной степени от катаклизма великой революции.
И это произошло у нас в значительной степени не только потому, что в первые же дни как Февральской, так и Октябрьской революции во главе вновь возникших институтов охраны памятников стали люди, сознательно относившиеся к своей задаче, вполне для этого подготовленные и энергичные, и не только потому, что у обоих правительств было одинаковое отношение к самому принципу такого хранения, но и потому, что в широких массах населения (неожиданно для многих) обнаружилось если не настоящее сознание, то во всяком случае какое-то подобие пиетета, какой то “инстинкт пиетета”, который и уберег в дни стихийного бушевания наши сокровища от разгрома и разграбления.
Особенно ярко это явление сказалось на наших знаменитых загородных резиденциях. В дни революционных ураганов по Петербургу ходили (а за границей и до сих пор ходят) слухи, будто бы все они спалены огнем и опустошены войсками, не сдерживаемыми дисциплиной. Велика же была и радость, когда эти слухи, выдававшиеся за вполне достоверные, оказались небылицей, и мы снова смогли посетить Царское, Павловск, Гатчину, Ораниенбаум и Петергоф и любоваться всеми их красотами, как ни в чем не бывало сознавая, что лучшие и интереснейшие стороны исчезнувшего остались запечатленными и для нас и для будущих поколений. Оказались тогда налицо и те люди, которые захотели и смогли взять на себя трудные обязанности возглавить на местах охранительные аппараты этих дворцов, превратившихся в музеи. Имена их — Верещагина, Надеждина, Половцова, Зубова, Ятманова, Ерыкалова, Вейнера, Вл. Макарова, Яковлева, Бернштама, Телепоровского и других — останутся памятными в истории русского-музейного дела, ибо все они (и почти в одинаковой степени) оказались на высоте поставленной задачи. И очень скоро эти новые хранители освоились с новым для них делом и уже с первых месяцев приступили к сложной работе регистрации всего колоссального имущества и к приведению его в порядок.
С первых же дней перед ними встал вопрос: следует ли беречь унаследованное от старого строя художественное и бытовое имущество во дворцах-музеях в том самом виде, составе и расположении, в каком оно получено, или допустимы здесь изменения, диктуемые теми или иными соображениями? Всюду по вступлении своем в управление этими наследствами каждый из хранителей встречал приблизительно ту же картину: всюду превосходные архитектурные памятники с превосходной, иногда сказочной внутренней отделкой, роскошная мебель, отличные, а иногда первоклассные, художественные произведения, и почти всюду отсутствие настоящей осмысленности в расположении этих сокровищ — местами же и явные, иногда вопиющие, нелепости. Проще обстояло дело там, где не было красоты, не было красоты этих декоративных обрамлений, где налицо было одно уродство и архитектуры и обстановки. Там было совершенно очевидно, что надлежало оставлять все именно в том самом порядке, в каком комплексы застигла катастрофа. Но подобных примеров сравнительно немного (в качестве наиболее типичных мы можем указать на Приморский дворец Петергофской Александрии, на покои Николая II в царскосельском Александровском дворце, на комнаты Александра III в Аничковом, на заново отделанные комнаты в Зимнем, на комнаты Марии Федоровны и Михаила Александровича в Гатчине). Гораздо сложнее и путанее являлась проблема в тех случаях, где многое от лучших эпох все еще сохранилось на месте, но частями было переставлено в последующие времена, перепутано с образцами весьма дурного вкуса. Например, чудесные устроенные Камероном екатерининские интимные комнаты в Царском революция застала наполненными самой мещанской обстановкой императрицы Марии Александровны. В таких случаях невольно напрашивалось изменить историческому принципу неприкосновенности в его простейшем понимании и заменить его принципом тоже историческим, но с несколько эстетическим уклоном, и во имя этого нового принципа произвести восстановление обстановочных ансамблей согласно замыслам художников, руководивших их созданием, и приблизительно в том виде, в котором эти ансамбли являлись в эпохи, я бы сказал, более счастливой гармоничности общественного вкуса… Такие реконструкции бывали в иных случаях достижимы вполне, и все их составные части оказывались после известных поисков налицо; в других, напротив, приходилось смешивать документальность с догадками и фантазией, и тут открывался простор для личных вкусовых прихотей, из которых, впрочем, многие заслуживают скорее похвального отзыва.
Вообще деятельность хранителей дворцов-музеев прошла через две стадии, из которых последняя еще не пройдена до конца. Вначале обнаружилась известная лихорадочность, возбужденная желанием исправить слишком бросавшиеся в глаза ошибки. Тут и открывался простор фантазиям, не лишенным вначале несколько дилетантского характера. По мере же того как новые хозяева знакомились с материалом и со старыми описями, появилось наоборот увлечение документальной точностью, и это увлечение дошло у некоторых до своего рода фанатизма, не исключающего и возвращения к содеянным в свое время ошибкам, вызванным малым художественным пониманием прежних хозяев дворцов. Стал одолевать принцип ne varietur1, старые описи приобрели значение неопровержимых законов, и как раз за последнее время это стремление местами начало клонить к совершенной фиксации всего существующего.
1 Не менять (латинский).
1-2-3-4-5
 Проводы покойника (Перов В.Г., 1865 г.) |  Фрагмент картины Похищение Дины (Джулиано Буджардини) |  Павильон. 1906 г. |