1-2-3-4
Мне скажут, что это “литературщина”, что такое описание напоминает то, как любившие “рассказывать картины” критики передвижников, ничего в живописи не понимавшие, с тем большим увлечением вычитывали из картин те или иные нравоучительные, а то и просто юмористические анекдоты. Мне, однако, совсем не свойственно превозносить анекдотическую сторону в картине, и тем менее было бы это уместно в отношении Вюйара, которому анекдот как таковой совершенно чужд. С другой стороны, я не знаю, каким образом передать ту силу наваждения, которая присуща как данной картине, так и многим другим аналогичным картинам художника. Разумеется, соль в таких случаях не в анекдоте, не в рассказчике и еще менее в какой-либо моральной подоплеке той или иной сцены. Но все же чистая образность их вызывает целую цепь впечатлений и вместе с ними целую эпоху, целую среду. И вызывает она это не посредством каких-либо нарочито сопоставленных подробностей, не посредством костюмов персонажей и не экспрессией, написанной на их лицах (лица вообще едва различимы в большинстве картин Вюйара), а именно посредством того, что я и назвал, за неимением другого слова, магией. Такого рода наваждения действительно одно из самых таинственных и самых разительных свойств подлинного искусства.
Эта магия, которая как бы со сверхъестественной отчетливостью проявляется в выделенной нами картине, заключена в большинстве картин Вюйара первого периода. Все они — скромны донельзя; скромен формат, скромен выбор мотива, блестящая нота — но почти каждая картина живет своей жизнью и чарует. Значительную долю этого очарования нужно отнести краскам Вюйара — одного из самых тонких красочников всей французской школы. Изысканность каждого тона в отдельности не имеет себе подобных. Это всегда как раз тот самый тон, который нужен, и дозирован он с чувством абсолютной меры. Кроме того, при всей скромности этих красок, они соединяются каждый раз в один чудесный аккорд.
Но все же не в красках как таковых дело, а в том, что каждая картина представляет собой одно целое, в том, что и как изображает. И замечательно, что, кроме того, что представлено на каждой картине, у нее как бы имеется еще какая-то жизнь за пределами ограничивающей картину рамки. Это же самое мы находим у Питера де Хооха или у Шардена. Мы и у них каждый раз ощущаем не только данную комнату, но как бы все данное жилье. Точно комнаты рядом, и дворик и садик действительно имеются при каждой картине, стоит только вот зайти за эту дверь или выглянуть в это окно. Заразить же других таким ощущением жизненного целого может только художник, который сам как-то особенно глубоко чувствует то, что мы называем поэзией домашнего уюта, для которого данный мотив не случайно выхваченный осколок видимости, а часть того, в чем он сам живет, и живет не одной только физической жизнью, а всеми своими чувствами, всеми своими помыслами.
Я только что сравнил Вюйара с Питером де Хоохом, но я бы не сравнил его с Вермеером Дельфтским. Вермеер куда более виртуозен, нежели Хоох, как в отношении точности, с которой он воспроизводит натуру, так и в технике, в фактуре. Но у Вермеера той поэзии, той магии, что имеется у Хооха, как раз не найти, и в этом именно заключается совершенно исключительное положение этого мастера среди всех прочих великих реалистов голландской школы. Так точно и Вюйар занимает совершенно исключительное положение в ряду всех французских художников, занятых передачей действительности. Есть художники более эффектные, нежели он, более дерзкие, более виртуозные, но он всех превосходит, и именно присущим ему даром отражать самую душу вещей. К сожалению, этим даром Вюйар вполне пользовался лишь в первые десять-пятнадцать лет своего творчества, в дальнейшем же “сторона Вермеера” взяла верх над “стороной Хооха”. Вюйар щегольски, с предельным мастерством стал справляться с труднейшими задачами, но такие его “портреты богатых обстановок”, которые он стал писать часто по заказу с момента, когда он покинул свою родную среду, оставались в общем для него немы. И не потому ли эти роскошные обстановки оставались немы, что сами они были “немы от природы”, что они создавались не согласно реальным житейским потребностям, а в угоду моде, коллекционерской страсти, а то и снобизму?
Отдельно стоят у Вюйара портреты; за них он брался редко и всегда как-то случайно, но тем более удивительны такие среди них удачи, как известный (№ 38) портрет престарелой дамы (его матери?), держащей в руке чашу, и отличный большой портрет двух занятых беседой элегантных господ, из которых один развалился в кресле, а другой, стоя, опирается о камин.
Февраль 1938 г.
Выставка Э. Вюйара.
Читатель уже знает, как высоко я ставлю искусство Вюйара, которого считаю одним из самых первых мастеров конца XIX и начала XX века. Неоднократно имел я случай выражать свои восторги по поводу его произведений и еще недавно посвятил ему, по случаю выставки, устроенной в галерее Бернгейма, целое письмо. То был род повинной, что в свое время я не поспел с отчетом о великолепной выставке Независимого искусства, устроенной в 1937 году в Малом дворце; как раз там Вюйару была посвящена целая зала, и он опять первенствовал рядом с Боннаром, Марке и Матиссом. И вот оказалось, что Музей декоративных художеств всего три месяца после выставки у Бернгейма устраивает новую выставку Вюйара — и это мне показалось, пожалуй, и чем-то чрезмерным. Собравшись, наконец, ее посетить, я думал, что только потешу собственную душу, а говорить в газете о ней не стану — благо и без того столько сейчас в Париже всяких выставок, на которые совершенно необходимо обратить внимание (чудесная выставка персидского искусства в Библиотеке, выставка Лебрена в Гобленах, выставка Людовика XIV в Версале, выставка портретов Ренуара и т. д. и т. д.). Но вот, “побывав на Вюйаре”, я не в состоянии теперь устоять перед соблазном поделиться своими впечатлениями и при этом усиленно рекомендую читателю посетить эту выставку, ибо, невзирая на некоторые свои недочеты, она все же представляется настоящим событием. Мое пристрастие к Вюйару есть “род недуга”, которым я “страдаю” вот уже почти полвека — с самого того дня, когда я познакомился с его искусством на первой выставке неоимпрессионистов у Дюран-Рюэля. Но такой недуг есть и своего рода великое счастье, в чем я мог убедиться и на сей раз. Посещение выставки Вюйара доставило мне совершенно исключительные радости, и не сомневаюсь в том, что все настоящие любители живописи вынесут от нее столь же отрадное впечатление.
1-2-3-4
 Поклонение пастухов (Джованни Порденоне) |  Покорение Сибири Ермаком (Суриков В.И., 1895) |  Утро стрелецкой казни (Суриков В.И., 1881) |