1-2-3-4
Жан Эдуар Вюйар.
Выставка Вюйара.
Галерея Бернгейма, на фобур Сент-Оноре, не раз демонстрировала искусство Вюйара (Vuillard), то его одного, то в соединении с творчеством наиболее близкого к нему Боннара, то и в составе прочих художников, на которых специализировалась галерея. И каждое такое демонстрирование было радостью для любителей живописи, но нынешняя выставка является одной из самых отрадных, самых “вкусных”, и побывав на ней уже три раза, я не откажу себе в удовольствии посетить ее еще. Признаюсь и в том, что вот когда чувствуешь досаду, что не обладаешь такими средствами, которые позволили бы приобрести ту или иную картину. Так было бы приятно иметь то или другое у себя и этим любоваться в моменты передышки между собственными работами. В то же время приобретенные картины должны были бы служить мне своего рода постоянными уроками, уроками во всех смыслах — и в техническом, и во вкусовом, и в “поэтическом.
Оценил я Вюйара с первого же дня знакомства с его творчеством, — а то было сорок лет назад, — на какой-то выставке тогдашних новых течений у Дюран-Рюэля. Но при всем своем любовании работами Вюйара я тогда находил их недостаточно законченными и слишком эскизными. Сейчас же, оглянувшись на такую даль прошлого и имея перед собой весь пройденный Вюйаром творческий путь, я вижу, до чего я был тогда неправ и до чего был прав художник.
И именно то, что Вюйар в течение дальнейшей жизни несколько изменил своей первой манере или, точнее, что он пожелал ее усовершенствовать (несколько в духе тех пожеланий, которые и я когда-то высказывал), — именно это ныне с полной убедительностью показывает, что вполне самим собой он был только в начале своей художественной карьеры и что он тогда (именно в силу этой своей полной самобытности) был прав, а что дальнейшее его “совершенствование” было скорее ошибкой или блужданием по путям, на которые ему лучше было бы не вступать.
Самый этот перелом, произошедший в начале 1900-х годов, легко можно изучить на настоящей выставке, показывающей творчество Вюйара с 1890 по 1910 год. Она вовсе не однородна и, напротив, обнаруживает две манеры — первоначальную и вторую, якобы уже усовершенствованную. Нельзя не пожалеть, что устроители выставки не издали каталога для такой значительной выставки, однако и без помощи каталога нетрудно распознать среди выставленного, что принадлежит к первому периоду, что ко второму. Признаки, позволяющие произвести этот раздел, сказываются и в выборе темы и в технической трактовке. В сущности же меняется все мироощущение Вюйара, объективно меняется и самый этот мир, т. е. из одного мира художник вступает в другой. Вюйар продолжает писать то, что у него под боком, но под боком у него оказывается не первоначальный мещанский, мелкобуржуазный быт, а быт более высоких слоев. Он попадает в избранное общество, в среду несравненно более изысканную, культурную, и Вюйар с прежней добросовестностью и с предельно развитым мастерством принимается передавать эту новую среду, но при этом он утрачивает нечто особенно ценное, то “созвучие” с окружением, которое сообщает столько поэтичности его картинам первого периода.
В Вюйаре первого периода, так же как и в некоторых голландцах, как в Шардене, в Ходовецком или в нашем Венецианове, более всего меня трогает именно это созвучие, эта органическая связь художника со средой. Дело не в сюжете, не в том, что Вюйар пишет скромные, низенькие комнаты, обставленные банальной мебелью и оклеенные дешевыми обоями, а в том, что все это у него почему-то оказывается чем-то значительным, живым и чарующим. На любой большой выставке можно встретить сотни картин, представляющих такие же комнаты, и ничего особенно ценного в таких домашних украшениях нет. Им не хватает главного. Это только упражнения, иногда и удачные, иногда прикрашенные известной долей настроения, — но это незавершенные картины, заявляющие о каком-то своем безусловном праве на существование . Вюйаровские ранние интерьеры о таком “своем праве на существование” заявляют. И несмотря на то, что произносятся эти заявления с совершенной скромностью, даже как бы с робостью, вполголоса, действуют они с безусловной убедительностью. Это шедевры; это картины для музеев, иначе говоря, — то самое, из чего и мы, современники, “вычитываем целые поэмы”, и то, благодаря чему, несомненно, будущие поколения действительно познают нашу жизнь, смогут окунуться в атмосферу, которой мы дышим. А ведь если прямым назначением искусства и не является создание какой-то связи между эпохами, то все же эта связь лучше всего устанавливается именно благодаря искусству, и в этом как раз особенно драгоценная и, я бы сказал, магическая его сила.
Одна из картин Вюйара, воссоздающая целую бытовую атмосферу, служила лучшим украшением прошлогодней выставки в галерее Бернгейма, и тогда же я не мог не посвятить ей на этих страницах несколько восторженных строчек. К сожалению, та картина нынче отсутствует, но ее заменяют картины, выставленные под №№ 5, 7, 9, 12, 14, 15, 37, 38, 63, 64, совершенно же исключительного достоинства интерьер № 8, одна из самых прекрасных картин во всем творении Вюйара, мало того — одно из самых замечательных художественных произведений конца XIX века.
Эта маленькая картина изображает низенькую комнату с двумя фигурами. Время к вечеру летом. Без того уже не очень светлое помещение, затемненное к тому же листвой деревьев, начинает заволакиваться сумраком, и все формы уже утратили свою отчетливость. На фоне единственного окна сидят две дамы, одна — видимая со спины, другая — в профиль. На самом первом плане — круглый стол, покрытый старой зеленоватой скатертью. В правом углу тьма особенно сгустилась, но все еще можно различить грубую пестроту обоев и висящую на них картину. Та дама, которая повернута к нам спиной, занята шитьем, и почему-то эта согбенная фигура с несомненностью говорит о “незаметном и непрестанном подвиге хозяйки и матери”; чувствуется, что она просиживает так целые дни, склонившись над штопкою и шитьем, что она давно уже проглядела все глаза на этой работе и что все ее существование пропитано безропотной жертвенностью. Другая дама, вероятно, иной “породы”. Это одна из тех беспокойных особ, которые одержимы инстинктом общительности, которых толкает из их дома непоборимая потребность поделиться последними, будь то и самыми вздорными, новостями. Покорно, не отрывая глаз от работы, выслушивает почтенная старушка скороговоркой произносимый монолог своей гостьи. Несомненно, если бы мы слышали эту болтовню, то нам стало бы невыносимо скучно, и мы бы поспешили поскорее выбраться из комнаты, в которую нас завел художник. Но вот мы ничего не слышим, и мы не только не хотим бежать, но, напротив, не можем наглядеться на эту банальнейшую сценку, чем-то приковавшую и внимание художника, ее увековечившего.
1-2-3-4
 Интерьер с аркадой. 1913 г. |  Роспись свода в монастыре Saan Paolo |  Бал в Отейле (Г. де С.-Обэн) |