1-2-3-4-5-6
* * *
Считая, что я уже достаточно пространно рассказал о всем моем увлечении балетом в отдельной книге (Вышла в английском переводе в 1941 г. под заглавием “Reminiscences of the Russian Ballet” (Воспоминания о Русском балете).), я не стану в этих своих общих мемуарах особенно распространяться на эту тему. Однако ряд балетных впечатлений, полученных на заре жизни, был слишком значителен для формации моей личности и моего творчества, и обойти их здесь молчанием я не могу.
В том же году, когда я “открыл” “Коппелию” и когда получал на каждом спектакле этого балета непередаваемую радость, я познакомился и с “Жизелью”. Этот балет, ставший последние годы во всем мире одним из самых излюбленных, был в те годы в загоне, его давали редко, а наши балерины избегали брать на себя главную роль. Я же увидал “Жизель” случайно на каком-то утреннике 1885 г. Танцевала не Вазем, не Соколова, не Никитина, а не очень любимая публикой костлявая, несколько угловатая, некрасивая и слишком большая Горшенкова, впрочем, считавшаяся хорошей техничкой. Зал был наполовину пуст, и, вероятно, спектакль этот был дан “на затычку”, — чтобы утешить малопленительную и лишь “уважаемую” балетоманами танцовщицу. Декорации ветхие, выцветшие, костюмы “сборные”. Да и я сам забрел в театр один без Володи, не из любопытства, а так — от нечего делать. И однако, этот спектакль оказался одним из самых значительных и произвел на меня впечатление прямо ошеломляющее. Оно было настолько сильно, что я с того же дня сделался каким-то пропагандистом “Жизели”. В последующие времена я в разговоре с директорами театров — с Волконским и с Теляковским — настаивал на ее возобновлении, причем с момента, когда стала выдвигаться юная Анна Павлова, моей мечтой было увидать ее в этой роли. Наконец, я добился от Дягилева, чтобы во второй же сезон наших балетных спектаклей в Париже была включена “Жизель” (в моих декорациях и костюмах) и именно с Павловой. На самом деле получилось не совсем так. “Жизель” мы дали, но Павлова в последний момент подвела, отказалась, соблазненная каким-то более выгодным предложением, и ее заменила Карсавина. Но от этого ни мы, ни все исполнение балета нисколько не потеряли. Успех выдался “Жизели” с Карсавиной решительный, и именно с этого триумфа это очаровательное произведение французской романтики, совершенно было позабытое на родине, делается чем-то почти модным, и его включают в репертуар всевозможных предприятий, и самые знаменитые балерины считают за честь в нем выступать.
Я не утерпел перед соблазном забежать далеко вперед и упомянуть о дальнейшей судьбе “Жизели”, но, разумеется, в тот день, когда мне выдалось счастье увидать этот балет впервые, я, тогда еще безбородый юнец, не мог себе вообразить все, что должно было произойти. И на сей раз я не увлекся артисткой, исполнявшей роль Жизели, а именно самой “Жизелью”, всей печальной историей героини. Исключительная прелесть этого балета заключается именно в “истории” совершенно неправдоподобной и все же с полной убедительностью переданной в необычайно сжатой форме “милым Тео”, ставшим с тех пор одним из моих идеалов, а в одном случае и прямым вдохновителем: сюжет моего “Павильона Армиды” навеян одной фантастической повестью Теофиля Готье (Имеется в виду новелла “Омфала”.). Впрочем, не следует умалять и значение музыки Адана. Она не принадлежит к первоклассным шедеврам, она не может идти в сравнение с музыкой Делиба (или Чайковского), но два-три номера до того удачны и милы, это такие находки, что именно они в значительной мере способствуют какому-то исключительному воздействию балета на зрителей. Особенно это касается знаменитого аллегро-луре, в котором при первом его появлении столько любовной нежности, так передано любовное счастье и которое при репризе (в сцене сумасшествия) вызывает почти невыносимо щемящее чувство. Пожалуй, не найти чего-либо, что так бы заражало настроением, как эта, как будто простенькая и все же единственная в своем роде мелодийка... В описываемый период я уже совершенно отвык от слез; тем не менее мелодия аллегро-луре (равно как и некоторые вальсы Шуберта в обработке Листа) неизменно вызывали во мне известное “щипание в носу”, и я должен был удерживаться, чтобы не разрыдаться.
* * *
Следующее мое театральное балетное увлечение уже совершенно выпадает из периода “детства”, но я не могу не коснуться здесь и его в связи с предыдущим. Оно является увенчанием того внутреннего процесса, какого-то вкусового созревания, которое началось с “Коппелии” и “Жизели” (В этом процессе оказала немалое воздействие и итальянская опера.) и привело к образованию самых основ моего художественного понимания. И это театральное увлечение было вызвано балетом, но на сей раз я увлекся не каким-либо произведением (как это было с “Коппелией” и “Жизелью”), а произвела на меня глубочайшее впечатление исполнительница, артистка. То была Вирджиния Цукки, появившаяся в Петербурге летом 1885 г. (Вирджиния Цукки (1847 — 1930) гастролировала в России в 1885 — 1892 гг. сначала в частной антрепризе М. В. Лентовского, а затем в Мариинском театре, позднее танцевала в частных театрах Петербурга и Москвы.) Мне только что минуло тогда пятнадцать лет, но во многих отношениях я себя чувствовал старше и был несравненно развитее большинства своих сверстников. Посему и мое увлечение Цукки нельзя отнести к каким-либо детским ошибкам.
1-2-3-4-5-6
 Портрет Л.Н. Толстого (за чтением) (И.Е. Репин, 1891 год) |  Миниатюра в сирийском Евангелии Рабулы (586 г.) |  Пир у Симона-Фарисея (П. Сюблейра) |