1-2
Сейчас, впрочем, то, о чем я говорю, есть уже прошлое. Нам же пора говорить о настоящем и будущем. В наших руках колоссальное наследство. Его не пожег, не уничтожил “серый люд”, владевший в первые дни улицей и оказавшийся фактическим обладателем всего общественного имущества. Но ныне надлежит выработать, как дальше быть с этим общим имуществом, и надлежит принять меры, чтобы те злодеяния, от которых воздержался “серый люд улицы”, не совершила бы “чистая публика кабинетов и гостиных”. Вот когда я начинаю переводить свое внимание от широких масс, от стихии, от океана народного на какие-то одинокие островки или личности, на все те явления, которые принято называть интеллигенцией, тогда успокоение мое заменяется тревогой. Пощадили дворцы и монументы, картины и драгоценности простые люди с их здравым смыслом и, что бы ни говорили с их прекрасно развитым чувством общего блага. Но могут не пощадить те же сокровища “господа умники”, развращенные вдобавок в настоящую минуту тремя годами господства самой чудовищной лжи. У простых неимущих людей есть элементарное ощущение общественной собственности. Они дисциплинированы словами: мы, наше, объединение, братство, равенство. Но люди, чаще всего употребляющие слова — я, мое, выгода, доход, — люди с психологией игроков, ставящих в экстазе любостяжания на карту даже благополучие свое и близких, эти люди не умеют ценить общее благо.
И от этих людей следует оградить художественные памятники, которые могут еще послужить и нам и которые вдобавок мы обязаны завещать будущим поколениям. Страшнее всего среди этих “игроков” разряд демагогов — этих подлинных предателей демократии. Не так опасны те, кто просто на свой риск захочет в настоящую минуту захватить то, что плохо лежит и плохо охраняется, а опасны те, кто станут из этих “плохо лежащих” вещей складывать себе ступени для каких-то тронов популярности. Толпа прошла мимо самых ненавистных кумиров, мимо обиталищ постылых властелинов, не тронув их и видя в них лишь медь и камень, да еще “красивые вещицы”, украшения своих улиц и площадей. И следовало бы нам всеми мерами укреплять в ней этот ее органический “хороший вкус”, это ее уважение к труду, эту ее “бережливость доброго хозяина”. А на самом деле среди нас, “не толпы”, уже раздаются призывы к актам самого вопиющего вандализма и уже приходится всячески бороться, чтобы отстаивать наши “сокровища” от посягательств людей, желающих выслужиться перед “новым монархом”.
Мне кажется, что и в этой сфере мощная, сознательная, твердая декларация тех, кого мы облекли верховной властью и которые за нас должны произносить общественные веления, явилась бы очень уместной. Покамест эту правительственную объединяющую декларацию заменяли мероприятия полуофициального порядка (например, афиши, подписанные художественной комиссией при комитете с. р. и с. д.1, экспедиции членов особого Совещания и т. п.) или отдельные заявления правительства относительно тех или иных сооружений (так, Зимний дворец был объявлен собственностью государства). Со временем несомненно найдется немало обществ, которые будут облечены достаточными для действительного оберегания общего художественного достояния полномочиями, и нужно думать, что и будущий центральный правительственный орган по данной области не окажется по примеру подобных установлений старого режима мертворожденным. Но эти мероприятия и эти надежды недостаточны для настоящего момента. И Временному правительству следовало бы высказаться в отношении всех художественных и исторических ценностей общественного порядка в качестве временного их хозяина и с точки зрения временного их заведования.
Именно здесь требуется одна объединяющая декларация, нечто вроде reconnaissance d'utilite publique2. Нужны и какие-то символические акты. Это было очень целесообразно, что на решетке разводной площадки литеры и орлы скрылись под полотнищами кумача, и полезны все подобные мероприятия, означающие, что старые хозяева ушли. Но вот “пустое место” не заменяет печать “нового хозяина”, и нет наглядного волеизъявления это имущество беречь, им пользоваться в том смысле, в каком им только и можно пользоваться. Во Франции одна надпись Liberte, Egalite, Fraternite3 служит этой печатью, отнимающей у сооружений всякую их “подозрительность”. Кто-то советовал учредить нечто вроде цивильной “гвардии охранения”, которая не столько бы служила целям практического охранения (что может сделать хотя бы целый караул против урагана толпы), сколько являлась выразителем идеи общественного и государственного обладания. Но, может быть, нашлись бы еще другие приемы, служащие для данной цели. Они, наверное, найдутся, как только важность самой цели будет осознана во всей своей глубине.
Я только что указал на Францию. К опыту ее прошлого следует теперь все чаще и чаще обращаться, там находить все те исторические справки, которые нам помогут воздержаться от многих ошибок. В дни революции тщеславные люди и там упражняли свое красноречие на легких демагогических трафаретах, призывая после свержения тиранов бороться с безответными вещами. Благодаря их натравливаниям погибли статуя Генриха IV Франкавиллы и шедевр Жирардена — конный памятник Людовику XIV, благодаря им лишились всего своего убранства замки Бурбонов — эти живые музеи, наконец под давлением все той же демагогии чудеснейшие дворцы были проданы за бесценок на слом. И что же? Вместо прежних прекрасных произведений Франкавиллы и Жирардена, ныне все же стоят на улицах Парижа изображения тех же государей (поставленные в дни реставрации), но самого ничтожного художественного достоинства, за колоссальные деньги снова была скуплена малая часть разошедшейся по рукам меблировки, а целые дворцы снова были построены и сады разведены. Выходит, что французы сами себя зря и бессмысленно ограбили.
С другой стороны, по какой-то странной (и прекрасной) игре случая, как раз самый величественный символ произвола, Версаль, остался целым, и целыми остались в нем всевозможные эмблемы королевства. Что же, это вредит сейчас кому-либо? Что, это может еще будить реакционные чувства? Любопытно, что Версаль уберегли сами версальцы, взмолившиеся, чтобы им оставили их достопримечательности, их приманки для туристов, их источник дохода. А как раз версальцы, как нынче царскоселы, проявили себя с первых же дней народного возмущения самыми убежденными революционерами. Ныне Версаль просто одно из самых дивных мест народного гуляния и один из самых восхитительных музеев мира. И вот что особенно замечательно: гуляя по залам его дворцов и по аллеям его парков, как-то особенно укрепляешься в убеждении, что все это есть безвозвратное прошлое, что все в том безвозвратном гадкое и злое провалилось навеки, ныне же я, ты, мы все, богатые и бедные, владеем тем, что было задумано фантазией (не бездарного) потентата и что создали своими руками лучшие люди из народа: художники и ремесленники. И сколько таких же сокровищ французский революционный народ мог бы уберечь для себя и для своих потомков, если бы он вовремя понял свою собственную выгоду!
1/14 апреля 1917 г.
1 С. р. и с. д. — Совета рабочих и солдатских депутатов.
2 Признание общественной пользы (французский).
3 Свобода, Равенство, Братство (французский).
1-2
 Гумно (Венецианов Л.Г., 1821 г.) |  Неравный брак (Пукирев В.В., 1862) |  Чудо с реликвией Святого Креста (Джованни Беллини) |