1-2-3
Серьезные, настоящие музыканты с презрением говорят об импровизации, считая этот род творчества недостойным и просто даже оскорбительным для величия музыкального искусства. Однако же сам Иоганн-Себастьян не гнушался импровизировать, и сохранились сведения — как раз в своих импровизациях он подчас достигал вершин творческого экстаза...
Настоящего музыканта из Альберта так и не вышло, — это потому, что он находил полное удовлетворение заложенной в нем музыкальной стихии, отдаваясь ежедневно в течение часа или двух вдохновению импровизации. Стихия живописца овладела им в более полной степени, и он останется для будущих поколений именно как создатель бесчисленных изображений природы и как неподражаемый виртуоз акварельной техники. Но почему-то в глубине души я всегда ощущал досаду, что это сложилось именно так или, во всяком случае, что у Альберта не хватило, ну, что ли, выдержки, чтобы оба главных своих таланта развить параллельно. Какая печаль, что то, что было его музыкой, навеки исчезло с ним... Хотя в юности он иногда и записывал то, что казалось ему самому особенно удачным, но едва ли что-либо из этого сохранилось. В позднейшие же времена он совершенно перестал это делать. Окруженный, благодаря искусству своей жены и благодаря ее связям, музыкой наивысшего порядка, Альберт просто недооценивал того, что у него как-то само собой выливалось. Он даже с какой-то очаровательной скромностью чуть стыдился своей музыки, тогда как в специальной живописи водяными красками он сознавал, что не имеет соперников и что может смело и безоговорочно гордиться своим мастерством.
В образование всякого архитектора входит усвоение техники акварельной живописи. Особенно это требовалось в былое время, когда полагалось, чтоб представляемые на конкурс или на одобрение проекты были отделаны во всех деталях, а общий вид предполагаемого к постройке здания представлял собой настоящий пейзаж. Немудрено поэтому, что многие из наших лучших акварелистов XIX века вышли из среды архитекторов, начиная от плеяды архитекторов 1820 — 1840-х годов, в которой значатся между прочим А. П. Брюллов1, мой отец Н. Л. Бенуа, А. Рязанов и Садовников. Однако и лучшие произведения названных художников носили специальный характер. Это были (иногда очень законченные) зарисовки особенно замечательных памятников, и лишь изредка пробовали свои силы архитекторы-акварелисты в “чистом пейзаже”, в изображении природы как таковой, в передаче эффектов освещения и т. д.
История развития Альберта Бенуа как живописца иная. И его техническая основа была профессионально-архитектурной. И он научился владеть карандашом, кистями и красками, раскрашивая и разукрашивая свои проекты. И он приобрел сноровку с безупречной точностью изображать здания со всеми их деталями. Но по-настоящему его манили другие задачи, в душе он был менее архитектором, нежели живописцем, и вот почему, еще будучи в академических классах, он стал пробовать свои силы на более свободном поприще. К чести тогдашнего академического ареопага следует отметить, что талантливость этих опытов была сразу оценена и “ученик Альберт Бенуа” награжден за них медалью. Возможно, что это вовремя полученное поощрение со стороны лиц особенно компетентных сыграло значительную роль в стремлениях, которые влекли юного художника прочь от зодчества. С самых тех пор, не бросая сразу профессии отца и деда, Альберт Бенуа стал чаще и более последовательно отдаваться живописным этюдам, и постепенно то, что было чем-то близким к досужему баловству, стало его главным занятием, заполнило всю его деятельность.
Очень большое значение в жизни Альберта Бенуа как живописца имели встречи с двумя мастерами акварели: с итальянцем Луиджи Премацци (1818 — 1891), поселившимся в Петербурге с конца 1840-х годов, и с “любителем” Вилье де Лиль-Аданом (1843 — 1889). Л. Премацци был одним из тех изумительных итальянских виртуозов, перед работами которых остается только недоумевать и дивиться. Про остроту его глаза и про уверенность его руки ходили всякие анекдоты, вроде того что на микроскопических фигурах, “оживлявших” его виды, можно различить орлов на пуговицах солдат. Но не одними фокусами тонкости и точности Премацци заслужил свою славу, но и безупречным знанием перспективы и внимательнейшим изучением всяких оттенков. Славились еще его акварели и своей солнечностью. С другой стороны, как и многим другим “ловкачам”, Премацци помешало стать “большим” художником как раз его слишком большое техническое умение, оно как-то холодило и опустошало его искусство.
От Премацци Альберт Бенуа получил массу советов и указаний, как справляться с величайшими трудностями акварельной техники, но в то же время он рисковал заразиться от своего учителя именно тем, что было в нем чрезмерно техничного. Тут оздоровляющим и облагораживающим образом на него и подействовал пример Вилье де Лиль-Адана. Последний тогда только начинал выступать на публичных выставках, мечтая о том, чтоб, отказавшись от военной службы, совершенно посвятить себя искусству. Вилье де Лиль-Адан (которого не надо смешивать с другим выдающимся русским акварелистом — M. Я. Вилье, принадлежавшим скорее к “группе” Премацци) был в сущности дилетантом, но при этом натурой, исключительно одаренной. Проживи он дольше, получи он вовремя настоящую оценку, он занял бы более подобающее своему значению место в истории русского пейзажа; на самом же деле память о нем сохранилась лишь у тех немногих, кто был в свое время поражен быстрыми успехами этого самоучки, оборвавшимися безвременной его кончиной от туберкулеза. Именно пример Вилье де Лиль-Адана, бывшего на 9 лет старше Альберта Бенуа, помог ему разобраться в самом себе, освободиться от оков изощренной техничности Премацци и найти более свободный подход к природе. Акварели Альбера Бенуа конца 1870-х годов и начала 1880-х годов не сразу завоевали ему тот успех, тот “фавор” публики, которыми была ознаменована дальнейшая его жизнь, однако, с нашей теперешней точки зрения, они как раз принадлежат к лучшему, что им создано, и вообще к самому правдивому и душистому, что создано в русском пейзаже долевитановского периода Эти акварели дышат непосредственностью и, будучи исполнены с неподражаемым мастерством, все же производят впечатление чего то “само собой создавшегося”, “вылившегося” В этих ярких и необычайно верных отражениях видимости юный художник как бы приобщался к находкам импрессионизма, не имея о последнем, как, впрочем, и все русские люди того времени, ни малейшего понятия.
Продуктивность Альберта Бенуа уже тогда была баснословной. Вырвавшись из города после утомительного дня, проведенного на службе (скромный бюджет не позволял ему тогда отказываться от всяких архитектурных заказов), вырвавшись на дачу —в Парголово, на “Кушелевку” или в Петергоф, Альберт, едва перекусив, бежал на этюды и успевал в один вечер сделать их не один, а несколько, причем его особенно привлекали эффекты заката солнца. С фантастической быстротой, вперегонки с меняющейся на глазах восхитительной картиной и без малейшей осечки (тут и пригодилась выправка Премацци), ложились краски на бумагу, “заливалось” сиявшее последним заревом небо, и располагались на нем ярко озаренные облака. Вся работа шла “по мокрому”, это требовало безошибочного расчета, ибо, пока подсыхала одна часть, надлежало успеть набросать другую и вернуться к уже написанному, дабы заняться детальной разработкой. И все же от этого “расчета” в окончательном виде не оставалось ни малейшего следа; создавшийся в какие-либо полчаса этюд, казалось, был сделан без малейшего затруднения, точно по волшебству.
1 Александр Брюллов прославился и своими акварельными портретами.
1-2-3
 Колонна (Джованни Баттиста Тиеполо и Джироламо) |  Потолочные фрески в церкви Santa Maria del Rosario, Венеция (Дж. Тиеполо) |  Мадонна является святому Бернарду (Пьетро Перуджино) |