1-2-3

О, как я любил тогда следить за работой брата! Какое упоение было присутствовать именно при этом “чудотворении” — сравнивать то, что видел на широком просторе действительности и что, как в зеркале, повторялось тут же на маленьком клочке бумаги. Под рукой сразу возникала настоящая картина. Но не я один наслаждался при этом. Целая толпа обступала всегда Альберта, что ничуть его не смущало. Напротив, он невозмутимо продолжал свою работу, как будто сидел не на рыболовной тоне и не на окраине чухонской деревушки или среди дач на берегу Финского залива, а замкнулся в полном одиночестве и тишине у себя в мастерской...

Эта общительность была одной из самых характерных черт Альберта Бенуа, и то самое, что в свою очередь завоевывало ему сердца людей и создало ему в короткий период не только широкую известность, но и ту популярность, в хорошем смысле слова, которая обыкновенно бывает уделом лишь артистов сцены или эстрады. Число альбертовских “друзей” (то есть тех людей, с которыми он сближался в какой-нибудь час) можно бы исчислить не сотнями, а тысячами, причем в искренности его чувств нельзя было сомневаться, — он бывал убежден в каждом отдельном случае, что действительно полюбил только что встреченного человека от всего сердца. В этом в сущности выражалось все то же импровизационное начало его натуры, это составляло часть того вихря, которым он был обуреваем и который захватывал каждого, кто к нему приближался.

Одно было нехорошо в этом непрестанном расширении круга знакомства — дружбы, в этом накоплении Альбертом Бенуа всевозможных связей. В этом не могло быть настоящего разбора, а отсутствие разбора производило то, что Альберт постепенно обрастал как несомненными паразитами, которые всячески его эксплуатировали, так и просто людьми ненужными, отнимавшими у него бездну времени. Вместе с возрастающей популярностью рос и его официальный успех, увенчанный милостью самого государя. А все это уже содержало в себе большие опасности для его художества. Если бы еще Альберт обладал натурой царедворца, если бы ему действительно нравились почести и слава, вся декоративная сторона успеха, то это погубило бы в нем художника, но, по крайней мере, это дало бы совершенно определенное направление его жизни. По своей же природе Альберт был далек от тщеславия, и даже приближение к первому лицу в государстве не только не возбуждало в нем какой-либо гордости, а представлялось ему чем-то совершенно естественным и “просто интересным”. Альберт оставался насквозь художником, и “только” художником; к сожалению, как раз ему как художнику особенной пользы не получалось оттого, что его как-то расхватывали, что огромная часть его времени уходила на всякую светскую суету.

Если бы еще тогдашнее петербургское общество было, в художественном смысле, менее провинциальным. Однако, после блестящего периода петербургской культуры, начавшегося с Екатерины и Александра... Петербург, в частности петербургские высшие круги постепенно утратили прежнюю свою культурность — культурность, создавшую Пушкина. Настоящие очаги культуры возникали теперь в Москве, а из аристократической среды они были перенесены в среду купечества и промышленности. Петербург духовно опускался, и это в сильнейшей степени отражалось и на всей специфической петербургской художественной жизни. От того, что творилось на Западе, до северной Пальмиры доходили лишь смутные слухи, скорее сплетни и пересуды. О “больших” задачах искусства старались еще напоминать представители передовой прессы со Стасовым во главе, но и это было нечто по существу “глубоко провинциальное” и во всяком случае далекое от искусства, хотя бы “небольшого”, но подлинного... Окончательно же никакого представления о подлинном искусстве не имели как раз пробавлявшиеся салонным вздором круги, завладевшие Альбертом Бенуа.

Спасло его отсутствие в нем всякого честолюбия, какая-то его беспечность, какая-то “органическая жизнерадостность”, не покинувшая его даже во время того страшного недуга, который ему отравил последние его годы. Альберт продолжал, “несмотря на успех”, с какой-то простой ясностью делать то, что он делал, когда его, начинающего, еще никто не знал. Но все же духовной пищи от окружавшей его среды он не получал, и это не могло не сказываться на его творчестве. Упадка как такового Альберт Бенуа не пережил, он остался до конца таким же великолепным мастером, таким же изумительным техником, живым и блестящим изобразителем природы, каким он предстал в самом начале своей карьеры, но его искусство не могло развиваться, оно не углублялось. Я не люблю заниматься пророчествами, что-де такое-то явление останется и “переживет”, а такое-то умрет и забудется. Все эти “прогнозы” более чем гадательны, а на расстоянии представляются просто смешными. Я убежден, например, что со временем люди будут просто смеяться над многим из того, чему мы теперь так щедро раздаем “свидетельства вечности”. Масса (их именно масса) наших “первых величин” окажутся мыльными пузырями. Опыт же прошлого показывает, что иной раз больше шансов “пережить” имеют не всякие “вожди”, не всякие “всесветные знаменитости”, а как раз явления несравненно более скромные — художники неувядающей искренности, простого правдолюбия.

И мне хочется думать, что среди этих “скромных” художников сохранит свое место мой покойный брат, особенно произведения раннего его периода, ароматичность которых во всяком случае уже пережила не один десяток лет и которая всегда будет пленять, как пленяет в искусстве все искреннее, непосредственное, от полного сердца сказанное, сказанное с той уверенностью и с той легкостью, которые даются лишь художникам, знающим свое дело в совершенстве.

1936 г.

1-2-3


Король Эдуард Исповедник

Душенька перед зеркалом (Ф.П. Толстой)

Портрет лейб-гусарского полковника Е.В. Давыдова (Кипренский О.А., 1809 г.)


Главная > Статьи и воспоминания > Русские художники > Альберт Бенуа. > Альберт Бенуа.
Поиск на сайте   |  Карта сайта