Дорогой Федор Федорович,
Не ответил Вам сразу на Ваше милое и столь обстоятельное письмо, так все это время продолжал быть перегруженным (дополнительными) работами по постановкам для Иды Рубинштейн. Правда, уже 4 декабря прошел последний здешний спектакль, но два балета к этому моменту не поспели, и вот доделка их (один с тех пор уже прошел в Монте-Карло, другой, может быть, пройдет в Вене) и заняла все это время, причем не обошлось без повышенной нервозности, приведшей к тому, что я, наконец, наорал на Нижинскую (более гнусной интриганки свет не создавал) и расстался с большим холодом с самой патронессой. В сильной степени я дегутирован1 ею, увидев ее танцующей. А случилось это всего за три дня до первого спектакля, когда уже ничего нельзя было поправить, тогда как до того она под всякими предлогами отлынивала, чтоб мне — официальному ordonnateur du spectacle2 — не показаться. Впрочем, в том, что она не показывалась, она была права, — ибо, если бы я увидел ее, то я был бы обязан ее удержать от выступления в таком виде, а это привело бы к развалу всего дела, давшего как-никак несколько положительных результатов: целый ряд лиц на этом подзаработал (Стравинский — тот положил себе в карман не одну сотню тысяч.3.), мне оно дало возможность создать несколько красивых ансамблей (в которых Ида каждый раз является отвратительной кляксой), наконец, это дело способствовало возникновению нескольких неплохих музыкальных произведений. Балеты с музыкой Баха и Онеггера, Шуберта, Листа и Мильо, Чайковского и Стравинского, Бородина и Черепнина — были всецело созданы по моей инициативе и по моим рисункам, и все четыре вышли очень удачными. Из других новых балетов наибольший успех имел “Bolеro” Равеля, в котором и моя декорация почему-то вызвала шумные овации. Бесконечно жалею, что не могу Вам все это показать! Сейчас же я весь поглощен своей выставкой, которая должна состояться у Шарпантье в июне. Хочу для нее закончить несколько картин, а кроме того, если погода и температура позволят, сделать давно задуманную парижскую серию.
Вашим сообщением, что я “все еще” Ваш коллега, я был безмерно осчастливлен. В бытность здесь Тройницкого я даже и не решился задать этот вопрос, так становилось не по себе от предположения, что могу получить отрицательный ответ. Теперь же я могу еще лелеять надежду, что по возвращении на родину (что должно произойти, как только это позволят материальные условия — как только я увижу, что и там можно существовать “не слишком позорно”), — по возвращении на родину я окажусь при своем деле, о котором я непрестанно тоскую! А как раз то, что Вы мне пишете о переборках и перевесках, меня очень волнует и хватает за живое! Я не сомневаюсь, что и без меня все это устроится во славу Аполлона и Эрмитажа, но руки все же чешутся как-то помочь и, главное, ужасно хочется увидать, как все это делается. Ведь столько при подобных операциях появляется нового или вновь, по-новому увиденного. Сопоставления, перемена освещения, возможность “обнюхать” любую картину — все это бесконечно поучительно!.. Я до сих пор живу впечатлениями и уроками от нашей последней, поистине колоссальной работы 1926 года! Ах, как было хорошо, как чудесно я себя чувствовал среди вас — дорогих товарищей, как я ощущал свою “полезность”... Но, увы, не сумел я отстоять для себя (и все вы такие же) простое материальное благополучие, а тут пошатнулось здоровье — и вот пришлось выселиться… И с тех пор, не будучи эмигрантом по убеждениям, я влачу тусклое эмигрантское существование.. Главное, Анна Карловна не может быть вдали от своих детей. За те четыре месяца, которые мы провели в Париже в последний наш приезд, она прямо стала чахнуть, забота об этих “детках” (для нее это все еще грудные ребята) не покидала ее, и самая настоящая причина нашего выселения за границу именно в этом... Ну, да что ныть о том, чего не поправить. Говорю: не поправить, ибо даже если бы обстоятельства здоровья и заработка позволили нам вернуться, то все же наше гнездо теперь разорено и зажить той милой жизнью, которой мы жили последние десять лет в доме, в котором протекло мое детство, уже нельзя будет!
Пристройте мои рукописи, записки, письма, словом, весь “архив” в надежное место, например, в Русский музей.
Пора кончать. Бегло расскажу про всех наших. Черкесовы довольны своей новой квартирой, но Татан огорчает нас постоянным насморком и простудами. Он поступил в Lycеe Carnot (в двух шагах от их жилища) и учится с усердием, доходящим до изуверства. Леля превосходно написала по моим эскизам пять декораций для Иды и поехала вместе с сыном отдыхать в Савойю, где она предается зимнему спорту. Кока пожинает лавры целыми рощами, как в Риме, так и в Милане. Ему по-прежнему благоволит Санин, к счастью, совершенно оправившийся от своей тяжелой (полупсихической) болезни. Мстислав устроил у Дрюэ свою выставку — очень привлекательную, но, увы, не привлекающую покупателей. Я ему от души желаю попасть на мой пост у Иды. Костю, хоть он и живет в нашем квартале, мы почти никогда не видим. Его выставка (у Леспина) имела, если не ошибаюсь, значительный материальный успех. Мне больше всего понравились портреты. Зина застряла в Марокко, но на днях возвращается и, несомненно, с кучей отличных вещей (в письмах, по обыкновению, жалуется, что ничего не делает). Валечка отдыхает на лаврах после блестящего сезона Ballets Russes. Для “Петрушки” была выписана милая и все еще прелестная Карсавина. Очень удачно (под музыку Генделя) поставил Баланчин балетик “Нищие боги”, в котором, после всяких конструктивизмов и ритмической гимнастики, так приятно было увидеть возвращение к “нормальным традициям” (декорация была старая — Бакста из “Спящей”). Владимир по-прежнему кряхтит и все же продолжает тащить непомерный воз, на котором восседает вся его семья. Сейчас мы оба удручены смертью нашего старого друга Максима Детома! Молодые люди преуспевают. Работы Бушенчика становятся все зрелее и зрелее; пребывание в Париже принесло ему огромную пользу, способствовав выработке его природного вкуса. Эрнст продолжает свою работу о французской живописи. Ну, кажется, это и все главное …
1 От французского degouter — опротиветь.
2 Главному распорядителю спектакля (французского).
3 Примечание автора.
 Праздник Венеры (Тициан) |  Благословение Иоакива (Мурильо) |  Видение св. Антония Падуанского (Мурильо) |