Личность Ватто
Члены парижской Королевской Академии, присутствовавшие на заседании, даровавшем Ватто звание «назначенного», так и не могли решить, какую тему задать новоявленному таланту1. Точно так же академическое собрание, в которое было внесено «Отплытие на Цитеру», признав за Ватто право быть включенным в сонм бессмертных, с трудом подыскало ему тот чудаческий ярлык «peintre de fetes galantes», под которым мастер должен был значиться среди важных «историков»2. Не знали, в какую рубрику отнести Ватто, и позднейшие летописцы. Одни соглашались с академической этикеткой, другие называли картины Ватто «бамбошадами». Последнее довольно знаменательно, ибо оно указывает на осознанность в то время связи, действительно существующей между «натуралистами в миниатюре» с Лааром-Бамбоччио во главе и великим поэтом правды, с которого начинается XVIII в. На самом же деле, разумеется, значение Ватто выходит далеко за пределы всех этих терминов и, в сущности, вполне характерной «клички» для него до сих пор не подыскано. Ватто есть Ватто.
Как всякий истинный художник — весь чувственность, весь впечатлительность, весь отзывчивость — Ватто стоял близко к жизни, питался ею и обладал в свою очередь неподражаемым даром отражать ее в своих произведениях, действительно заключать ее в них. В этом смысле он и наследник всех прочих голландцев и фламандцев, и особенно легко подметить его связь с Тенирсом, с Мирисами, с Нетчером. Однако, с другой стороны, фантазия Ватто была слишком окрылена, слишком ярка и свободна, чтобы мастер мог отдать себя (как это, например, сделал другой его великий современник — Шарден) на непосредственное копирование видимости. Из глубин своего внутреннего уединения созерцал он изящность «света», соблазны «полусвета», а также своеобразный и утрированно - живой мир театра, но болезненный, робкий, хрупкий Ватто не входил в личное общение со всеми предметами своего поклонения. Схватив внешние образы всеми силами памяти, он уносил их к себе в тишину своей кельи, и там они оживали в новой яркости, в преображенной цветности. Там-то в его воображении и разыгрывались настоящие fetes galantes, более живые и блестящие, более цельные и радостные, нежели те, которые устраивали великие знатоки пиршеств герцогиня Мэнская и финансист Кроза. Праздники Ватто подобны тем пленительным сновидениям, которые убеждают, как явь, и оставляют неизгладимое впечатление несбыточной и какой-то сверхъестественной прелести.
Но не одни празднества и вечный праздник театра вдохновляли художника и питали его мечту: и в буржуазном быту, и на прогулках по глуши Люксембурского сада, и среди лагеря разнузданной солдатни собирал Ватто свои запасы нежных и сладких воспоминаний. Особенно характерно его отношение к войне. Другие писали ее с целью поразить зрителя ужасом или сверкающей в битвах доблестью. Ватто же, видевший войну очень близко во время своего путешествия из Парижа на родину и обратно, в самые опасные для Франции годы, — вынес от нее скорее впечатление какого-то пикника, в котором участники чувствуют себя весело и непринужденно, все между собой подружились, дружно делят добычу и сладко отдыхают в широких объятиях матери-природы. И это не по недомыслию Ватто трактовал войну и военщину в таком противоречии с принятым представлением о них, но потому, что натура его была так устроена, что схватывала она одно лишь радостное и сладкое в жизни. А кто не знает, что, несмотря на весь ужас Марсовых потех, действительно среди них жизнь, несмотря на соседство со смертоубийством и грабежом, носить моментами какой-то отблеск золотого века3.
Главным образом, однако, искусство Ватто посвящено женщине и природе. Оттого он и изображал, в огромном большинстве случаев, театр или кулисы, что там женщина царит с неоспоримой властью. Театр без женщины, без романов на сцене и за сценой — был бы чем-то мертвым и едва ли нужным. С другой стороны, женщина в театре преображается. Ведь здесь ее царство, здесь ей разрешается пользоваться всеми средствами прельщения, здесь она является под сотнями видов — то ангелом, то музой, то дьяволицей, то сфинксом, — и всегда царицей жизни, господствующей над разумом, над устоями быта, возвращающей и мудреца, и скептика, и аскета к блаженному первобытному состоянию ограниченного сознания.
1 В протоколе заседания 30 июля 1712 г. сказано: "Monsieur Antoine Watau, Peintre ne a Valenciennes, s'est presente pour estre receu Academicien, et a fait voir de ses ouvrages. La Compagnie aprus avoir pris les voix par les feves a agree sa presentation. Le sujet de son ouvrage est laisse a sa volonte".
2 Любопытно, что само название картины «Embarquement pour Cythere» вычеркнуто в протоколе заседания 28 августа 1717 г. и заменено «representent une feste galante».
3 Две самые характерные картины Ватто из военного быта находятся в Эрмитаже: «Les delassements de la Guerre» и «Le camp volant.». И в третьей военной картине мастера, в нашем музее, — «Les fatigues de la Guerre», — из «трудов» войны почти ничего не видно. Зато какое очарование представляет дивный зеленовато-серый тон этого «пикника».
Константин Альбертович Кавос. 1880-х г. | К.А. Сомов за работой. 1910 г | Шура Бенуа. 1875 г. |