Талант Брюллова
Кипренского и Орловского можно считать предтечами русского романтизма в живописи. Роль своего рода Делакруа сыграл в русской живописи художник следующего за ними поколения - Карл Брюллов, еще в Академии обнаруживший почти гениальные способности и еще до поездки за границу обративший на себя внимание знатоков.
Положим, причислять Брюллова к истинным романтикам можно лишь с натяжкой.
В нем слишком глубоко внедрились прецепты академической школы, да и по натуре он был слишком внешним и легкомысленным человеком. Однако круг затронутых им сюжетов, его собственная жизнь, прожженная им в каком-то вакхическом вихре, его порывы уйти от житейской прозы в сферу вечной славы и высоких идей, его приятельские отношения с лучшими из наших поэтов, наконец, его стихийное влечение к самым диким красочным эффектам заставляют нас считать Брюллова представителем того же течения европейского искусства, которое дало в западной живописи Жерико, Делакруа, Декана и многих других.
К сожалению, огромный талант Брюллова не нашел себе полного развития в русской Академии и в русском обществе, а пребывание в Риме, чрезмерная высокомерность собственной натуры (и вследствие того недостаточно вдумчивое отношение к окружающему) лишили Брюллова возможности развиться вполне и дать истинно жизненное, всемирно значительное и вечно прекрасное творчество.
Для французов показалось бы даже странным, что мы причисляем Брюллова к романтикам. Они скорее отнесли бы его к породе художников вроде Энгра или даже Делароша, Конье и Галле, так как, действительно, с этими мастерами наш "гениальный" juste-milleieu Брюллов имел слишком много общего, как в сюжетах, так и во всех своих слишком внешних технических приемах.
Карл Брюллов (1799-1852), сын виртуозного резчика екатерининских времен, рос хилым и жалким ребенком, но уже в детстве обнаружил замечательный дар к рисованию.
Отец, не жалея его, усиленно развивал этот дар, заставляя маленького Карла постоянно изучать натуру, строго наказывая его за лень или ошибки.
Немудрено, что, пройдя такую суровую приготовительную школу, Брюллов быстро перегнал своих сверстников в Академии и заслужил восторг всего академического ареопага.
Его непосредственный наставник Андрей Иванов даже приобрел на свои трудовые деньги программу Брюллова: "Нарцисс, смотрящийся в воду" - картину еще вполне академического типа, в своей аллегоричности не лишенную даже жеманности XVIII века.
В Италии, куда его послало на свой счет только что народившееся Общество поощрения художников, Брюллов явился вполне готовым мастером, но далеко не развитым человеком.
Шаблонный эстетизм, преподанный русской Академией и вмещавший в себе одинаковое поклонение как перед антиками, так и перед болонцами, заслонял от него живую действительность. Он не пошел далее того, что давали ему натурщицы Piazza di Spagna.
Он не почувствовал всей глупости той розовенькой и приторной, до известной степени приятной, но и не лишенной пошлости идеализации, благодаря которой итальянская жизнь в глазах туристов исключительно представлялась как бы иллюстрацией любимых опер, канцонетт и романсов.
Целый ряд его композиций из итальянской жизни по смыслу ничем не отличаются от альбомных и кипсекных банальностей, которые сотнями поставлялись специалистами по изображению "счастливой Италии".
Одновременно с этим, однако, его мучили честолюбивые замыслы, и он не переставая кидался от одной темы к другой, желая заслужить возложенные на его гениальность надежды.
Лишь восемь лет после его приезда в Италию он напал на сюжет, увлекший его и позволивший ему создать это ожиданное грандиозное творение.
На мысль написать "Помпею" его натолкнуло посещение развалин погибшего города и одновременно виденная им в Неаполе опера "Il ultimo giorno di Pompei" забытого ныне Пачини.
Через три года шедевр Брюллова был окончен, и, естественно, он отразил на себе все недостатки, как самого Брюллова, так в особенности его воспитания. Картина вышла чрезвычайно эффектная, полная разумной подстроенности, но театральная, поверхностная и даже довольно безвкусная...
 За ним повсюду Всадник медный. 1905 г. |  Встреча (Мантенья) |  Победа мудрости над пороками (Мантенья) |