Строгость русских классиков
Двое из учеников Угрюмова, Егоров (1776-1851) и Шебуев (1777-1855), заслужившие один прозвище русского Рафаэля, другой - русского Пуссена, явились настоящими насадителями у нас строгого классицизма в духе Давида, Карстенса и Камуччини. Однако и эти мастера в сравнении с западными образцами кажутся лишь слабыми подражателями, не вполне даже сознательно относившимися к своей задаче. То, что в Давиде и его лучших учениках было убеждением и восторгом, то у Егорова и Шебуева заменялось школьным прилежанием и слепой верой в неопровержимость иностранной эстетики. Тем более кажутся для нас странными восторги современников от их безличного искусства. Энтузиасты отечественной живописи доходили даже до того, что предпочитали "строгость" Егорова и Шебуева "манерности" французской и итальянской школ. Егоров и Шебуев были, действительно, еще холоднее, еще безжизненнее своих образцов, но до колоссальных знаний Давида, Герена, Жироде, Энгра и даже итальянцев Камуччини, Пинелли и других им было далеко. В самых даже "облагороженных" композициях Шебуева всегда сквозит русский натурщик, какая-то связь с беспомощными иконописцами XVII и XVIII веков, и в Егорове всегда чувствуется школьная выправка, а не увлечение; все его композиции - классные "сочинения на темы", а не свободное, сознательное творчество.
Холодны, шаблонны и в значительной степени немощны эти два наши корифея - но все же, несмотря на все недостатки их, нельзя сказать, чтоб они были лишены всякой приятности. Разумеется, прославленные их вещи хуже всего. Так, образа Егорова, его "Истязание Спасителя", знаменитый, но довольно беспомощный плафон Шебуева в Царскосельской церкви. Но их рисунки, их эскизы и этюды способны доставить удовольствие. В них есть отражение неувядаемой красоты антиков и Ренессанса, и хотя это отражение дошло в их передаче в сильно затуманенном виде - все же оно сохранило еще до известной степени свою прелесть. Кто умеет любоваться "красивой" композицией, кого способна тронуть простая красота сплетающихся округлых линий, тому могут доставить наслаждение (правда, несколько пресное) бесчисленные рисунки обоих мастеров, хранящиеся в наших музеях и частных собраниях.
Рядом с Шебуевым и Егоровым следует назвать и отца Александра Иванова - отличного "знатока рисунка" Андрея Иванова (1775-1848). И он не был свободен от влияния XVIII века. "Слава" на его картине "Единоборство Мстислава с Редедею" точно слетела с какого-нибудь плафона растреллиевского дворца, его печенег, так кстати лежащий у ног застывшего в своем беге "юного киевлянина", имеет несомненное родство с "Марсами" барочной мифологии.
Но в своем знании человеческого тела он, пожалуй, тверже, нежели его более знаменитые товарищи, и в особенности - Шебуев. Фигуры голых юношей на двух названных картинах Иванова, а также уверенное, до известной степени даже приятное в своей гладкой твердости письмо указывают на большой запас знании, оставшийся, впрочем, почти без применения, отчасти оттого, что Иванов был слишком поглощен своими занятиями по Академии и случайными подрядами иконной живописи (совершенно убивавшими большинство наших художников), а отчасти и оттого, что эти знания были только знаниями и не отвечали внутреннему миру художника, оставшегося до конца дней своих старосветским формалистом-чиновником. Семена дивной классической красоты падали в России в большинстве случаев на жесткую, бесплодную почву провинциального недомыслия.
Исключениями можно считать лишь графа Ф.П. Толстого (1783-1873) и Ивана Иванова (1812-1848). Первый был образованным и душевным человеком, сумевшим в своих иллюстрациях к "Душеньке" с большим, близким к Прюдону, пониманием женской красоты и с тонким чувством античности перерассказать на строгом и в то же время грациозном языке сказку Богдановича, задуманную еще совершенно в балагурном лафонтеновском стиле. Второй, не отличающийся крупным талантом и живой фантазией, сохраняет, однако, почетное место в истории русской живописи, благодаря своим тонким, изящным, а иногда и остроумным виньеткам. Положим, и четыре наших лучших художника - Кипренский, Брюллов, Бруни и Иванов - были питомцами Академии и даже пламенными поборниками преподанных им идей. Но огромная талантливость их сделала из них, против их собственного сознания и воли, в то же самое время и самых решительных врагов Академии. Обсуждение их творчества поэтому подлежит другому отделу нашего исследования, посвященному уже не русскому академизму, а тем проблескам романтизма, которые обнаружились, несмотря на зависимость этих мастеров от Академии, в их творчестве.
Кроме Угрюмова, Шебуева и Егорова, Академия дала немало вполне верных ей художников. Произведения всех этих мастеров - Родчева, Сухих, Бессонова, Крюкова, Волкова - остались украшать стены нашего Академического музея. Устроители Музея Александра III не решились перенести эту коллекцию вполне порядочных, но действительно скучных школьных упражнений в сокровищницу отечественного искусства.
 Поклоннение волхвов (Бартолло ди Маэстро Фредди) |  Св. Василий (Эррера-старший) |  Фантазия на перспективу у большой галереи Лувра (Ю. Робер) |