Сомов и Малявин
Сомов воспроизводит нам прошлое без всякого научного педантизма; его темы самые обыденные, вседневные. Персонажи Сомова - не любящие и не страдающие люди, а скорее марионетки, но такие марионетки, которые познали прелесть жизни и которым "не хочется умирать". Тихая грусть и скептицизм пропитывают искусство Сомова.
Он в одно и то же время и безмерно любит свой мир, и смеется над его суетностью. Жизнь в освещении Сомова представляется блестящей и нежной игрой, с весьма странным началом и с безутешным, мрачным концом. Талант Сомова весь пропитан таинственной силой вдохновения и угадания, но в то же время в искусстве Сомова есть нота отчаяния, для него загадка жизни не кроет в себе высшего смысла.
Но не только в философском смысле Сомов упадочник - самая его техника, его живопись упадочны. Однако опять это слово в приложении к Сомову следует понимать так же, как и в характеристике творчества Врубеля. Сомов и немощен, и виртуозен в одно и то же время. Черты какого-то ребячества в Сомове зачастую, правда, вызваны прямым намерением художника, его склонностью к сатире, к пикантному уродству, к тому, что принято в художественном мире называть гофманским выражением "скурильность".
Но иногда Сомов неумел как ребенок, невольно и даже против своей воли, и это даже в таких произведениях, где все рядом указывает на огромное умение, на полное совершенство техники, на совершенство, не известное всей русской живописи второй половины XIX века.
В силу всех этих черт (как в силу своих достоинств, так и в силу своих недостатков) Сомов может рассчитывать рядом с Врубелем на одно из самых видных мест в истории русской живописи. Весьма возможно, что слишком "наперцованное", до удушия ароматичное, до гримасы изысканное, до болезненности нежное искусство Сомова подвергнется в будущем переоценке, но заранее можно сказать, что не найдется во всем художественном творчестве начала XX века художника, который с большей цельностью отражал бы своеобразную прелесть нашего чрезмерно утонченного времени, столь многое познавшего и во всем изверившегося.
Самые недочеты сомовского искусства - лишь характерные признаки времени: это отражение общей старческой слабости нашей культуры, слабости, имеющей свой огромный ужас и свою тончайшую прелесть.
Третий из наиболее выдающихся современных русских мастеров - Малявин. Малявин - ученик Репина, но к Репину он относится так же, как Гойя к Веласкесу или как Фрагонар к Ватто.
Трезвое нормальное искусство Репина, его добросовестное служение искусству в понимании школы 1860-x годов, его рассудочность превратились в Малявине в какую-то вакханалию красок, в самое ухарское виртуозничание, в расплывчатую и беспринципную мономанию. Малявин имеет кое-что общее с Бенаром, он некоторыми особенностями техники приближается к шотландским боям, и, наконец, нельзя отрицать его родства с Цорном.
Однако Малявин и хуже их всех, в чисто техническом отношении, и в то же время сильнее и интереснее этих художников. В нем меньше сознательного умения, культуры, взгляды его ограниченнее, краски грубее, живопись неряшливее; но в нем больше "подлинности", он свободнее, стихийнее - это настоящий дикарь-художник, радующийся кумачу как негр, истинный художественный темперамент, не знающий холодного расчета в работе.
В этом отношении он подходит к импрессионистам. Но Малявин все же отнюдь не импрессионист, он никогда не задавался изучением красок на натуре, никогда не старался передавать тонкую прелесть отношений, трепет жизни, поэзию неожиданного. Малявин, настоящий, зрелый Малявин только "певец русских баб". Он их пишет во всем их уродливом величии и во всей их яркой красочности. Он влюблен в "русскую бабу", как влюблен язычник в своего идола; из русской бабы, из кумача ее, из ее грубого кокетства, ее горделивой усмешки, всего ее аляповатого вида, издевающегося над канонами красоты и все же красивого особой красотой, Малявин сотворил себе кумира, которому он кланяется и кадит непрестанно. Явление, также отмеченное печатью духовной дегенерации, но не лишенное грандиозности.
 Из альбома „Версаль". 1922 г. |  Сцена у фонтана (Замок Сандомирского воеводы). 1908 г. |  Интерьер с аркадой. 1913 г. |