Рим - очаг Ренессанса
Странно звучит выражение "провинциализм", употребленное нами для характеристики одного из самых выдающихся художников Флоренции - той самой Флоренции, которая только что была подлинной "столицей" итальянского искусства. Однако обстоятельства сложились так, что флорентийское искусство с первых десятилетии XVI века действительно получило характер чего-то зависимого и отсталого, тогда как, наоборот, настоящим очагом художественного творчества сделался теперь город пап, "вечный город", "столица мира" - Рим. Из природных римлян никто при этом, за исключением Джулио Романо, не выдвинулся. Все, создавшие "римское" искусство золотого века (или, иначе говоря, "все главное в искусстве золотого века"), сошлись здесь из разных стран: Микель Анджело - из Флоренции, Браманте и Рафаэль - из Урбино, Себастиано - из Венеции, Перуцци - из Сиены. Но только в Космополисе, в Риме все эти разнородные элементы могли соединиться в одно целое или создать подобие "школы", связанной общими идеалами и стремлениями.
Первенствующее значение Рима как очага основанной на церкви культуры представляется спорным даже в течение средних веков. Первенствующее значение Рима как очага культуры "Возрождения" оспаривать невозможно. Здесь были окончательно выработаны и кодифицированы законы прекрасного, равняющиеся по значению и убедительности законам красоты классической древности; отсюда же эти законы получили мировое распространение на многие века. Нужды нет при этом, что настоящее горение этого очага продолжалось всего лет двадцать с небольшим и затем столь же быстро потухло, как воспламенилось1. Дело мирового смысла было сделано. Искусство христианской эры распустилось грандиозным цветом; вершина была достигнута, и "бессмертные", всем одинаково близкие произведения были созданы.
Вот эта близость римского искусства многим в наше время покажется сомнительной. В течение XIX века не раз раздавались голоса против "классиков христианской эры", и особенно настаивали на их холоде и мертвенности. Одни отрицали в них глубину содержания, другие обвиняли в неестественности, в "театральной позе", третьи утверждали специально о живописи "римлян", что она не обладает чисто живописными достоинствами, что это искусство лишь форм и линий, а не красок. Но все эти обвинения становятся понятными, если вникнуть в то, как далеко вниз от той вершины мы уже сошли. Нам она чужда, ибо недосягаема, и даже забыты всякие к ней подходы. С другой стороны, для нас испорчено впечатление от красоты искусства "золотого века" благодаря долгим годам ее опошления и омертвения в академиях. Наконец и прелесть ее живописных достижений в значительной мере утрачена для нас, детей XIX века, ибо как раз в минувшем столетии стали назревать новые взгляды на живопись и красочность, являющиеся враждебными по существу принципам живописи и красочности художников Ренессанса. Те искали благородную утонченность, наше же скрытое желание - окунуться в живительную дикость, в ободряющую простоту и грубость.
Стоит, однако, попасть в Рим и пожить в нем, дать подействовать на себя дивным образам, населяющим стены и плафоны Ватикана, как грандиозная, все превышающая красота этого истинно сверхземного искусства, этого искусства полубогов и титанов снова становится ясной и по-прежнему убедительной. В сравнении с этими созданиями все наши новшества, все наши победы кажутся эпизодично-вздорными, как кажется мелкой и глупой суета людская sub specie aeternitatis. Кто обратится к искусству "классиков" с чисто научным подходом, для того оно представится одним из бесчисленных пройденных этапов, оторвавшимся в бездну прошлого куском мировой жизни. Для того же, кто поймет это искусство умом и сердцем, для того оно может стать путеводной нитью и живительным талисманом, необходимым на трудном пути человечества к его таинственной цели; для него оно не только воспоминание о прошлом, но и завет будущего.
Такие мысли о судьбах человечества и мира в целом возникают сами собой, когда мы стоим под плафоном Сикстинской капеллы и изучаем то, что стелется высоко над нами. Глядя на это истинное "чудо" искусства, просто нельзя допустить мысли о бесцельности всего существующего. Ведь пришлось бы допустить, что и вся эта красота суетна и бесцельна, а между тем, она решительно свидетельствует о другом. И то именно, что эта живопись не картина, стоящая перед зрителем, а какой-то шатер, осеняющий свыше, видимый не иначе, как с трудом, как запрокинув голову, как "отвернувшись от земли и обратив лицо к небу" - это не пережитки случая или, как некоторые думают, пустой прихоти папы Юлия II, доставившей ужасную муку расписывавшему потолок художнику, но нечто такое, в чем сказывается некий верховный смысл, какая-то из веков преднамеченность. Имея эту сень над собой, как-то особенно чувствуешь силу ее захвата, надежность ее защиты, покрова, покровительства. От нее спускается в душу и особенный ужас, и особое умиление. Великий тайновидец Микель Анджело Буонарроти начертал здесь грандиозный гороскоп мироздания, и каждому дано его прочесть, каждому по прочтении открывается хоть один уголок завесы, скрывающей вечность; дано это уже потому, что письмена, к которым он прибегнул, не руны, требующие особого посвящения, а не что иное, как наше собственное тело, как человеческие фигуры, складывающиеся прекрасными узорами в пророческие свидетельства и откровения2.
1 Если, впрочем, считать, как это делают некоторые, существование "римской школы" с самого написания первых фресок в Сикстинской капелле (1480 год) и до написания "Страшного суда" Микель Анджело, то окажется, что "римская школа" длилась около шестидесяти лет. Однако эти конечные точки менее характерны для процветания специально "римской школы", нежели такие роковые в истории искусства даты, как вступление на папский престол Юлия II в 1503 г. и как разгром Рима войсками конетабля в 1527 году.
2 Микель Анджело Буонарроти, сын подесты городка Капрезе, родился 6 марта 1475 г.; умер 11 февраля 1564 г. в Риме, похоронен во Флоренции.
Версаль. Фонтан Бахуса зимой. 1905 г. | Нянюшка с ребенком. 1911 г. | Берта. 1908 г. |