Работы Мурильо в Эрмитаже
Действительно, Мурильо женственен, его искусство выдает какую-то чисто женственную мягкость, но под этой мягкостью живет опять-таки чисто женская сила любви — такие порывы нежности, каких не найти ни в ком из живописцев всех времен, если только не вспомнить еще о Беато Анджелико или, отчасти, о Рембрандте. Искусство Мурильо очень ровное и безмятежное, и в целом оно проникнуто одним настроением. Но на этом общем фоне можно все же различить несколько колебаний, несколько фазисов. Вначале Мурильо ограничен в средствах и приемах; он робко изучает натуру и осторожно переносит ее в свои композиции. Затем наступает период освобождения; появляется большая ясность в красках, большая налаженность в технике, причем все определеннее сказываются фламандские влияния. Наконец, заключается творчество мастера рядом произведений, в которых он вполне овладевает композиционными законами «лада», и в то же время краска его, и без того не отличавшаяся цветистостью, становится несколько тусклой и условной.
Русским людям, чтобы познакомиться с творчеством Мурильо, не нужно предпринимать далекого путешествия в Севилью и в Мадрид. Эрмитаж обладает рядом самых разнообразных и характерных произведений мастера, вошедшего в европейскую моду в XVIII в., и среди семнадцати вполне достоверных картин имеются три подлинных шедевра, три жемчужины, заставляющие умолкнуть голос самой озлобленной критики и свидетельствующие о том, что перед нами не только грациозный упадочник, заслуживший признание толпы, но и подлинный большой поэт и восхитительный живописец1. Эти картины рисуют нам как глубокое чувство Мурильо, так и его изумительную художественную культуру.
Ближе к ван Дейку (и «через ван Дейка» к итальянцам) стоит «Отдых на пути в Египет» — картина, чарующая как абсолютной налаженностью своей композиции, так и теплым тоном, а также нежной техникой, достигающими того самого рубежа, за которым начинается приторность. Более испанцем выказывает себя Мурильо в «Благословении Иакова», где библейское настроение передано с единственным в своем роде совершенством в суровом, грозовом, пепельно-серебристом пейзаже и в прекрасной, достойной Рембрандта, группе старца-патриарха, возносящего руку над любимцем Ревекки2. Наконец, третий шедевр Мурильо в Эрмитаже — «Св. Антоний», одна из гениальнейших страниц католической поэзии. Из вариантов Мурильо на тот же сюжет особенной пышностью отличается экземпляр Севильского собора — гигантских размеров апофеоз, в котором, в виде исключения, художник уходит из области интимных переживаний и передает настроение «небесного праздника», залитого потоками света и музыки. Но эрмитажная картина лучше рисует самую душу художника. Вживаясь в эту картину, веришь ей вполне и заражаешься экстазом лилейно-чистого францисканца, удостоенного посещения самого Спасителя, который принял образ ребенка для своего явления перед святым, «всецело ушедшим в думы о детстве Христовом, о любви Христа к детям, о Царствии Божием, уготованном для тех, кто сохранит в себе детство».
1 Среди других картин в Эрмитаже одна ранняя — «Рождество Христово» — устанавливает связь Мурильо с Риберой.
2 Влияние Мурильо в большей или меньшей степени сказалось на всех современных ему испанских художниках и даже на мощном Сурбаране и на вполне уже зрелом Кано, бывшем на много лет старше своего товарища. Ряд художников является прямыми, а иногда даже рабскими подражателями излюбленного мастера, и несомненно, что именно их работы во многих музеях, и особенно в частных коллекциях, носят почетное имя Мурильо. В эту группу «мурильесков» входят: Francisco Meneses Osorio (1630—1705?), окончивший по смерти своего учителя большой ре-табль с «Браком св. Екатерины» в церкви капуцинов в Кадисе (ему едва ли правильно приписывается у гр. Шуваловой небольшая картина «Младенец — Спаситель», принадлежащая скорее к кругу юности Веласкеса; в музее Севильи кисти Осорио принадлежит «Кирилл Александрийский на Эфесском соборе»), невольник Мурильо Esteban Gomez «el Mulato», умерший в один год со своим господином, «его кисти принадлежит благородная, по оценке А.Л. Майера, «Мадонна» в сакристии «de los Calices» в соборе Севильи и «Зачатие» в музее), оба Marquez'a — Fernando и его племянник Esteban (в университете Севильи кисти Эстебана М. принадлежит большое «Чудо с хлебами»), Juan Garzon, Juan Simon Gutierez, уроженец Кордовы и ученик Ф. Риси Juan Antonio Escalante (1630—1670; «Непорочное зачатие» в Будапеште, сомнительный «Св. Иосиф» в Эрмитаже, картины в Дрездене, в Гааге, в мадридских церквях S. Miguel и Espirita Santo, в Прадо, — среди последних «Триумф Веры», 1667 г.), уроженец Гранады Juan de Sevilla Romero-y-Escalante (1627— 1695), Francisco и Andres Perez (произведения их в музее Севильи), Francisco Antolinez (племянник Хосе Антолинеса, о котором речь впереди; Франсиско был юристом и занимался живописью лишь между прочим; ему в Эрмитаже приписывают исполненную уже в «духе рококо» картину «Пляска крестьян»), Bernardo Germano de liorente «de las Pastoras», Alonso Escobar и, наконец, наиболее даровитый из всех — уроженец Арасены в Уэльве — Alonso Miguel de Tovar или Tobar (1678—1758), не заставший в живых Мурильо, но сумевший выработать на копиях с любимого мастера и на реставрации его произведений необычайно близкую к нему манеру; Тобару было поручено королевой Изабеллой в 1729 г. приобрести в Севилье возможно большее количество произведений Мурильо, который был вполне оценен (наравне с двумя другими «предвестниками рококо» — Корреджо и ван Дейком) лишь в XVIII в. Произведения Тобара находятся в соборе Севильи, в Академии San Fernando; в Эрмитаже мастеру приписывается портрет ребенка в образе Бахуса и, без основания, — «Младенец-Спаситель».
 Чудо святого Антония с младенцем (Тициан) |  Св. Роман (Сурбаран) |  Св. Гуго в трапезной (Сурбаран) |