"Таинственный психолог"
С другой стороны, было бы большой ошибкой считать Ватто за иллюстратора французского общества своего времени. Внешнюю физиономию XVIII в. мы гораздо полнее узнаем из бесчисленных произведений других мастеров. Неисчерпаемые богатства, в смысле документов, по части костюмов, быта и обстановки дают де Труа, Бодуэн, Хогарт, Троост, Лонги. И даже специальную психологию XVIII в. мы лучше узнаем, если обратимся к Буше или к Тьеполо. Но зато кто ищет в искусстве зеркало человеческой души вообще, тот должен обратиться к Ватто.
И вот оказывается, что этот «живописец галантных праздников», этот «бамбоччист», этот «несведущий в страстях» человек был великим знатоком тончайших движений души, всего самого в ней интимного, недосказанного и «недосказуемого». Разумеется, характерно для психологии «эпохи регентства» (в распространенном понимании слова), что такой художник появился тогда. Именно в это как бы «притаившееся» время мог образоваться такой «таинственный психолог», это оклеветанное время позволило хрупкому цвету взойти и вырасти, не смяв его. Подобное уже не могло бы произойти лет тридцать, сорок спустя, или в «бронзовое» время Наполеона, или, наконец, в наши дни позорной международной ненависти. Но все же самое существо этого цветка не есть плод своего времени, а представляется каким-то семенем, заброшенным из Эдема, в котором небесный врачеватель лелеет и взращивает все то, что sub specie aeternitatis способно утишить наши душевные муки и залечить наши раны.
В связи с вопросом о принадлежности Ватто к своему времени находится и вопрос о принадлежности его к Франции1.
Современники, и даже Вольтер, считали Ватто фламандцем2, но, несмотря на свое «происхождение» от Рубенса, на свой культ Рубенса, Ватто, самая душа, основной смысл его искусства, не имеет связей ни с пышным сластолюбцем, ни с другими более интимными художниками Фландрии, вроде Броувера и Тенирса3. Его, случайно по павшего в столицу, нельзя принять за провинциала; напротив того, он самый изысканный, самый проницательный член парижского общества. С другой стороны, однако, успех, которым Ватто стал сразу пользоваться далеко за пределами Франции, особенно в Англии и в Пруссии, имеет свои глубокие причины. Ватто — француз, но не надо забывать, что француз того времени был истинным носителем идеи общечеловечности, мирового лада. И нужды нет, что великая и дивная идея воплотилась в Ватто в такой форме, которую впоследствии подвергли осмеянию; нужды нет, что «мировые граждане» Ватто ходят в шелковых казакинах и в робронах, строго придерживаясь правил хорошего тона. Не забудем, что в связи с парижской модой, с французским языком и французскими танцами, со всей «манерой Ватто» по миру разливалось более нежное отношение к ближнему, какие-то волны обоюдного уважения, что-то мягкое, милое и свободное, далекое от безобразия и распущенности, знаменующих предшествующие и позднейшие эпохи.
В связи с этим требуется большая осмотрительность в оценке исторического значения Ватто. В сущности, за исключением двух его ближайших последователей и нескольких подражателей, мы и не найдем прямого воздействия живописи Ватто на других художников. Считать, как это делает Жосс, английский пейзаж Констебля и все дальнейшее развитие этой отрасли отражением впечатлений, произведенных в Великобритании картинами гостившего там мастера, по меньшей мере парадоксально. Однако, с другой стороны, мировое, вечное значение Ватто выходит далеко за пределы той оценки, которой он пользовался при жизни. Каждая его картина убедительнее всяких проповедей говорит о том, как близко, как достижимо то счастье мира и любви, которого люди жаждут сильнее всего. Искусство Ватто в целом, будучи доступным в самом широком, благородном понимании слова, содержит оба элемента истинной культуры: высокое развитие личной чувствительности и порыв к любовному сближению. Основная его тема есть радость свободного братского единения и жизни среди природы, являющейся не врагом человеку и его строительству на земле, а, напротив того, целительной, умудряющей и вдохновляющей его подругой.
1 Любопытные стишки о Ватто приведены д'Арженвиллем:
«Рагee a la franeaise, un jour dame Nature.
Eut le desir coquet de voir sa portraicture.
Que fit la bonne mere? Elle enfanta Watteau,
Pour elle ce cher fils plein de reconnaissance,
Non content de tracer partout sa ressemblance,
Fit tant et fit si bien, qu'il la peignit en beau».
2 Слова Вольтера, в которых Аристотель своего времени наивно расписывался в своем непонимании Ватто, приведены у Жосса: «Ватто — фламандский живописец, работавший в Париже, где он и умер несколько лет тому назад. Ему удавались маленькие фигуры, которые он отлично рисовал и группировал, но он ничего не сделал великого, — на это он не был способен». Фламандцем В. назван и в публикации об издании гравюры с его картины «Отплытие на Цитеру» в 1733 г.; к брабантской школе его причисляет в своем письме к сестре и Фридрих Великий. Д'Арженвилль начинает биографию Ватто со слов: «Антуан Ватто родился в Валансьене в 1684 г.; считается французом (repute francais), будучи подданным короля».
3 Наиболее яркое выражение культ Рубенса (произведения которого были знакомы Ватто еще с Валансьена) находит себе в письме мастера к Жюльену по поводу присылки от аббата де Нуартера картины великого фламандца, изображавшей две ангельские головки, а вверху над ними погруженную в созерцание женскую фигуру. «С тех пор, как я ее получил, — пишет он, — я не могу оставаться в покое, и мои глаза не устают обращаться к пюпитру, на который я ее поставил, как на алтарь!» В благодарность за получение этой картины (лишь одолженной?) художник послал аббату восхитительную «пошаду» на Рубенса, находящуюся ныне в Гатчинском дворце — «Отдых на пути в Египет». Не забудем, что многие элементы в пейзаже В. ведут свое происхождение от Рубенса. Да и самую тему «Fetes galantes» нужно рассматривать как «переработку» одной из любимых тем Рубенса — «Сад любви».
 Прачка (Ж. С. Шарден) |  La Pourvoyeuse (Шарден) |  Плафон в куполе Пармского собора (Корреджо) |