Нереализованные мечты
И на этой картине, впрочем, лежит отражение большой художественной силы. Отдельными кусками, отдельными типами, отдельными фрагментами пейзажа и она указывает на то, чем мог бы быть Иванов, если бы он не был искалечен воспитанием, в какого истинного великого мастера он бы превратился, если бы смерть не похитила его ровно в тот самый момент, когда он, распрощавшись с ошибками молодости, должен был вступить на вполне самостоятельный и прекрасный путь.
В зале Румянцевского музея, где картина эта нашла себе приют, все стены завешены бесчисленными этюдами Иванова к ней. Столько же, если не больше, этюдов разбросано в Третьяковской галерее, в собраниях М.П. Боткина и в других местах. Лишь из этих этюдов видно, чего хотел достичь Иванов.
В них он не только удивительный рисовальщик, удивительный знаток формы, но и глубокий психолог и даже в иных пейзажных этюдах и в набросках с нагой натуры - смелый колористический новатор, за много лет до появления импрессионистов предвещавший их завоевания.
В этих этюдах Иванов прошел у живой природы такую школу, которую едва ли кто из художников проходил со времен античного искусства. Эта школа помогла ему с поразительной легкостью справляться с самыми сложными композициями и в эскизах к Священному писанию, которыми он занялся в часы досуга.
Положим, существует мнение, что коренная неподготовленность Иванова могла бы исковеркать и дальнейшую его деятельность. Ведь запутался же он в своей первоначальной, несколько наивной религиозности, пережитки которой так странно сохранились в нем и впоследствии, несмотря на всю его духовную зрелость.
Окончательный душевный разлад чуть было не создали в нем скептические выводы Штрауса, которыми слишком впечатлительный Иванов увлекался в последние годы. Мастер, с такой убедительной величественностью воспроизводивший самые трепетные и грандиозные страницы Библии, сумевший передать события Евангелия в таком сверхъестественном "магическом" освещении, давший некоторым сценам прямо силу рассказа очевидца, - не мог бы со дня на день изменить всему этому, вернуться к своим первоначальным недомыслиям или уйти в бесплодную пустыню неверия.
Иванов был слишком своеобразной и сильной натурой. Самый факт его многолетней, упорной борьбы с самим собою, из которой он вышел победителем, полным надежд и проектов, доказывает его огромную силу - силу упорства и силу прогресса.
Весьма вероятно, что и слова Штрауса успели бы претвориться в нем и дать неожиданно прекрасные плоды.
Такая глубоко мистическая натура, как Иванов, не могла вдруг утратить свой мистицизм и превратиться в ординарного или, еще хуже, бестолкового реалиста-прозаика.
Смерть похитила его в самый значительный момент его жизни.., сжалившись, впрочем, над многолетними страданиями этого мученика, которому пришлось бы по возвращении на родину пережить еще одно тяжелое испытание.
Иванов приехал в Россию в тот момент, когда всякая мистическая проповедь должна была казаться диким анахронизмом, когда все, что было свежего и юного в русском искусстве, решительно порвало с эстетикой, созданной романтизмом, и всецело обратилось к живой действительности, к непосредственному изображению ее и к проповеди гражданских начал.
Прежде, однако, чем перейти к изложению нашего художественного реализма, укажем вкратце на несколько художников, которые явились как бы последователями Иванова в русской религиозной живописи.
Ближайшим преемником Иванова мог бы считаться, по некоторому сходству преследуемых задач, Ге (1831-1894).
Однако, несмотря на то что сам Ге указывал на свою зависимость от Иванова - он во всей своей личности явился прямою противоположностью Иванова. Начать с того, что Ге, поступивший в Академию в конце 40-х годов, не застал уже там настоящей школьной выправки.
Эта школа если и мучила своими педантическими требованиями Иванова, то все же создала в нем тот крепкий фундамент знания, который виден в каждом штрихе мастера и составляет характерную его особенность.
Ге остался полудилетантом. Иногда силой своего живого дарования он и достигал известного совершенства и красоты, но в большинстве случаев Ге не справлялся с требованиями живописи.
Лучшее, чего в техническом отношении достиг Ге, - это известная яркость и своеобразность колорита; рисунок же, за редкими исключениями, в его произведениях всегда оставался ребяческим, а подчас даже доходил до безобразной неряшливости и грубости.
 Святое Семейство со св. Людовиком (Клаудио Коэльо) |  Пейзаж с мельницей (Клод Лоррен) |  Архитектурный пейзаж (Вредеман да Врис) |