"Las Meninas"
Однако и в этой картине чисто живописные стороны так превосходят все остальное, так она вся поет своими переливами мощных и нежных красок, так она вся состоит из красочных откровений, что, глядя на нее (не в воспроизведении, а в натуре), интерес к сюжету отступает совершенно. Самая центральная группа оказывается в своем построении очень нужной именно для красочной прелести картины — без нее «живописная композиция» развалилась бы, потеряла бы свою стройность. То, чем заняты эти фигуры, для нас почти не имеет значения; важно только, чтобы они остались в тех же одеждах (до чего красива розовая повязка на черных латах Спинолы и коричнево-желтый костюм на Юстине!), с тем же тоном лиц и волос, которые им придал Веласкес.
В своем месте мы станем говорить во всех подробностях о портретах Веласкеса, но и сейчас мы можем остановиться на той картине, которая занимает среднее положение между исторической живописью и официальным портретом, — на картине «Las Meninas»1, этой чистейшей жемчужине Мадридского музея. Не правильно ли сказать, что эта картина, изображающая посещение королевской четой и инфантой Маргаритой мастерской Веласкеса, занимает положение между портретом и жанровой живописью, с большим уклоном в сторону последней? А еще правильнее будет увидеть в ней просто гениальное разрешение проблемы красок, пространства, света, для которой Веласкес воспользовался случайно подмеченным сочетанием теней и тонов.
Весь Веласкес в этой картине — и не только в том, как она написана (надо бы сказать «навеяна», — техника здесь совсем «растворилась»), не только в подборе ее зеленовато-черных, прозрачных, благороднейшего вкуса красок, не только в безупречности ее рисунка, но, главным образом, в самом замысле, в том, что все в столь громадном полотне принесено в жертву одной чисто-живописной идее. Не будь Филипп IV сам наполовину художником, он мог бы обидеться на то, что придворный художник превратил отпрыска его королевской крови в простую натурщицу — наравне с фрейлинами, гувернерами, догом, карлами, мольбертом, всей пространной комнатой, которую он отвел своему художнику и гофмаршалу в Алькасаре. Филиппу IV и королеве Веласкес при этом уделил последнее место — в виде отражения в зеркале, висящем на противоположном конце зала. Но король должен был все же остаться доволен этой картиной Веласкеса, ибо дни его царствования получили, благодаря ей, право на вечную память.
Из всего сказанного явствует, что настоящей сферой Веласкеса были картины, в которых, по самой своей сути, сюжет отступает на второй план или, попросту говоря, не играет никакой роли. И действительно, самые восхитительные картины мастера те, в которых он совершенно бесхитростно, но с присущим ему истинно божественным чувством прекрасного изображает натуру — будь то портреты или те натюрморты «кухонного порядка», которые он писал в юных годах согласно формулам Караваджо и Эрреры, будь то пейзажи или бытовые сцены2. Всюду всегда чисто живописная сторона берет у Веласкеса верх над психологической, хотя последняя в портретах достигает большой силы и не оставляет никакого сомнения в глубине ума художника.
1 Картина, называвшаяся в старину «La Familia», получила то прозвище, под которым она известна всему миру — «Las Meninas», благодаря изображенным на ней двум фрейлинам (менинам) — Марии Аугустине Сармиенто и Изабелле де Веласко, сопровождающим, вместе с карлицей Марией-Барбола и карликом Николазито Партузато, инфанту Маргариту-Марию в мастерской Веласкеса, пишущего портрет юной принцессы. Можно, впрочем, истолковать присутствие инфанты в студии художника тем, что она явилась приветствовать своих родителей, позирующих Веласкесу для своего двойного портрета. Писана эта картина (судя по возрасту принцессы, родившейся 12 июля 1651 г.), вероятно, в 1656 г. В начале работы как будто размер холста был меньший, и уже во время писания Веласкес расширил композицию до ее настоящих пределов пришивкой новых полотнищ.
2 Тесть Веласкеса, Пачеко, осуждал тех художников, которые отдают свои силы на писание обыденных, тривиальных предметов, и тем не менее известно, что он и сам писал «кухонные картины» («bodegones»), а также что он любовался подобными картинами Веласкеса. «Что скажем мы, — писал он в своем "El Arte de la Pintura", — о натюрмортах? Ясно, что если они писаны так, как их писал с предельным совершенством мой зять, они могут быть вполне одобрены». Самая отрасль «бодегонов» была полунидерландского-полувенецианского происхождения (Эртсен, Бёклар, Бассано), однако незадолго до появления Веласкеса новую жизнь ей придали опыты Караваджо, согласно формулам которого и писались все подобные картины в Испании. Непосредственными же предшественниками Веласкеса здесь являются: Алонсо Васкес (работы с 1590 г.; умер до 1649 г.), которого восхваляет Пачеко, Эррера-старший и возможно, что Леготе и Рибера (по признанию самого Пачеко, Веласкес «следовал по пути Риберы к славе»). Из произведений Веласкеса чисто караваджеского типа наиболее ранним, как кажется, следует считать картину в Эрмитаже «Завтрак», еще несколько жесткую по живописи, однако достигающую полной иллюзии в передаче расставленных по скатерти предметов. Далее идут: «Стол с живностью» в лондонском собрании J. С. Robinson («Tablero de Mesa», упоминаемое Паломино), «Концерт» в Берлинском музее, «Завтракающие слуги» и «Водонос» (Aquador) в Apsley House герцога Веллингтона, «Старуха, готовящая яичницу» в собрании сэра Фр. Кука в Ричмонде. Не вполне за Веласкесом можно сохранить «бодегон» Лондонской галереи с плохо нарисованными фигурами кухарки и старухи на первом плане и Христа с сестрами Лазаря в фоне, а также картину «Мальчик с виноградом», бывшую у г. Knoedler в Лондоне. Близкий к Веласкесу имеющийся в нашем собрании «бодегон» нужно, вероятно, отдать Масо, если не младшему Эррере. Какомулибо художнику того же круга принадлежит картина в собрании О. Э. Бреза. К типу «бодегонов» приближаются и такие картины Веласкеса, как «Христос в Эмаусе» у Мануэля де Сото (не вполне достоверная) и мадридская «Los Borrachos». Последней в ряду жанровых караваджескных картин являются знаменитые «Ткачихи шпалерной мануфактуры Santa Isabel» («Las Filanderas») в Прадо, писанные, вероятно, в один год с «Las Meninas». Это о «Ткачихах» Менгс выразился, что они писаны мыслью (pensamiento), иначе говоря — скорее навеяны, нежели исполнены кистями и красками. Знающие картину лишь в воспроизведении не могут себе представить тех чар, которыми она обладает в оригинале. Особенно красива в красках сцена в фоне, залитая мягким серебристым светом (изображает она двух дам, рассматривающих уже вытканный гобелен). Светло-кобальтовая, мутно-красная, голубоватая, черновато-зеленая и желтоватая краски сливаются здесь в один глухой и все же сочный аккорд. С этим просветом контрастируют сумерки первого плана, настолько сгущенные, что не различить черт лица средней женщины и целого ряда деталей. Замечательно при этом, что даже в этом полумраке нет (так же, как и в «Менинах») ни одного мертвого, заглохшего места; все живет, все вибрирует, всюду проникает живительная атмосфера и мягкий отраженный свет.
 Годовое собрание "Мир искусства". 3 марта 1914 г. |  Ф.Я. Головин в своей мастерской. 26 января 1908 год. |  Гостинная в доме Бенуа на Никольской улице. Конец XIX в. |