Лодовико Караччи
Однако характерно и то, что Лодовико не удовлетворился Венецией. Он, видавший Паоло Веронезе в зените великолепия и даже научившийся удачно подражать ему1, не нашел все же возможным зачислиться в полк его последователей. Душа его искала другого. Товарищи Лодовико прозвали его волом (bue), и он, действительно, - был упорен, медлителен и неутомим, как трудовое животное. Беспрерывный "праздник" искусства Веронезе должен был претить его душе труженика, преданной созерцанию, способной к разработке немногих, но веских мыслей. На то же, чтобы заразиться трагизмом Тинторетто, у Лодовико не было сил.
Тинторетто, отказавшись быть его учителем, посоветовал ему переменить профессию, и, несомненно, мятежного гения должно было раздражать то, что в Лодовико было косного, неповоротливого и слишком уравновешенного. Положим, сам Тинторетто как бы уже начал эру "академического эклектизма", начертав над дверью своей студии слова: "рисунок Микель Анджело и колорит Тициана". Но как совершенно иначе было понято им самим это воззвание к преследованию последней степени жизненности, в сравнении с толкованием того же девиза "болонцами" и Лодовико Караччи во главе их.
Тинторетто мог бы прибавить еще третье имя к двум начертанным в своей мастерской: Корреджо. В школе же, основанной Лодовико по своему возвращению на родину Корреджо, "образец стиля чистого и царственного", занял рядом с Рафаэлем, "обладавшим бесподобным чувством меры", первое место, а к этим "прописям" прибавился длинный рецепт наставлений, у кого из великих предшественников что брать.
Судя по сохранившемуся шуточному стихотворению Агостино Караччи, посвященному памяти Аббате, рекомендовалось подражать рисунку Рима, жизненности и светотени Венеции, красивой красочности Ломбардии. Микель Анджело должен был вдохновлять к выражению устрашающих порывов, Тициан - к естественности, Тибальди - к пышности и основательности, мудрый Приматиччио к сочинению, Пармеджанино - к грации. В этом списке пропущен еще Сарто, которого, однако, Лодовико изучал очень усердно в свою бытность во Флоренции2.
Длинная коллекция классических образцов не мешала болонским академийцам ставить превыше всего натуру, следуя в этом приемам большинства названных мастеров, а также античных художников, имена и жизнеописания которых были теперь у всех на устах и представление о произведениях которых складывалось на основании знакомства со скульптурой.
Не позволялось только как в болонской, так и в других академиях пользоваться природой непосредственно: нужно было фильтровать впечатления от нее при помощи постоянного обращения к "образцам"; нужно было смотреть на нее чужими глазами и "исправлять ее" согласно сложившимся уже канонам изящного.
В этом самая радикальная разница между обоими течениями, академизма и натурализма, характеризующими не только состояние искусства в XVII и в XVIII в., но имеющими значение и для нашего времени. Академики не отрицали прелести жизни и натуры, а, в свою очередь, натуралисты и все категории художников, которых можно подвести под этот термин, вовсе не отвергали самого принципа красоты, вовсе не провозглашали "культа уродства", как это им ставилось в упрек.
Но только академики не верили в то, что природа, жизнь может обусловить весь смысл, всю прелесть искусства, а, с своей стороны, натуралисты, лишенные, в большинство случаев, утонченной культуры и той живительной атмосферы, роль которой для предыдущих поколений играла религия, обречены были вращаться в каком-то тесном кругу и не обладали силами, чтобы занять первенствующее положение.
До сих пор нежизненное академическое искусство пользуется повсеместно признанием "властей", и до сих пор новые проявления натурализма (к потомству натурализма нужно отнести как импрессионизм, так и кубизм) получают те же обвинения в грубости, безвкусии и пустоте, которыми клеймили Караваджо.
1 Наиболее веронезовским характером обладает картина мастера в Болонской Пинакотеке "Проповедь Иоанна Крестителя". Из картин Агостино Караччи ближе всего к венецианцам стоит "Причащение св. Иеронима" Болонской Пинакотеки.
2 К этому времени прошло пятьдесят лет с тех пор, как Сарто опустили в могилу, но лишь теперь, под смягчающим веянием века (это смягчение выразилось особенно ясно после смерти демоничного Микель Анджело и всех его главных последователей: Бронзино, Понтормо, Сальвиати, Вазари), во Флоренции, в столице умного и изящного правительства герцогов Медичи, явилось сознание прелести Андреа дель Сарто. Именно к Сарто примкнули лучшие из флорентийцев второй половины XVI в.: Пагани, Кавалори, Чиголи, Эмполи, Кристофано, Аллори, Маттео Росселли, Пассиньяно. К культу Сарто примешался у флорентийцев культ столь близкого к Сарто Корреджо, и все искусство Флоренции XVII в. находится именно под знаком Корреджо. Сохранились даже сведения, что надоумили Лодовико Караччи отправиться в Парму изучать "северного Сарто" именно флорентийцы, тогда как легче было бы предположить, что Парму Караччи посетил на своем пути из Венеции во Флоренцию.
 La Cucana (Франциско Гойя) |  Сцена у фонтана (Замок Сандомирского воеводы). 1907 г. |  Петр I на прогулке в Летнем саду. 1910 г. |