Лодовико Караччи

Галатея (Караччи) Однако характерно и то, что Лодовико не удовлетворился Венецией. Он, видавший Паоло Веронезе в зените великолепия и даже научившийся удачно подражать ему1, не нашел все же возможным зачислиться в полк его последователей. Душа его искала другого. Товарищи Лодовико прозвали его волом (bue), и он, действительно, - был упорен, медлителен и неутомим, как трудовое животное. Беспрерывный "праздник" искусства Веронезе должен был претить его душе труженика, преданной созерцанию, способной к разработке немногих, но веских мыслей. На то же, чтобы заразиться трагизмом Тинторетто, у Лодовико не было сил.

Тинторетто, отказавшись быть его учителем, посоветовал ему переменить профессию, и, несомненно, мятежного гения должно было раздражать то, что в Лодовико было косного, неповоротливого и слишком уравновешенного. Положим, сам Тинторетто как бы уже начал эру "академического эклектизма", начертав над дверью своей студии слова: "рисунок Микель Анджело и колорит Тициана". Но как совершенно иначе было понято им самим это воззвание к преследованию последней степени жизненности, в сравнении с толкованием того же девиза "болонцами" и Лодовико Караччи во главе их.

Тинторетто мог бы прибавить еще третье имя к двум начертанным в своей мастерской: Корреджо. В школе же, основанной Лодовико по своему возвращению на родину Корреджо, "образец стиля чистого и царственного", занял рядом с Рафаэлем, "обладавшим бесподобным чувством меры", первое место, а к этим "прописям" прибавился длинный рецепт наставлений, у кого из великих предшественников что брать.

Судя по сохранившемуся шуточному стихотворению Агостино Караччи, посвященному памяти Аббате, рекомендовалось подражать рисунку Рима, жизненности и светотени Венеции, красивой красочности Ломбардии. Микель Анджело должен был вдохновлять к выражению устрашающих порывов, Тициан - к естественности, Тибальди - к пышности и основательности, мудрый Приматиччио к сочинению, Пармеджанино - к грации. В этом списке пропущен еще Сарто, которого, однако, Лодовико изучал очень усердно в свою бытность во Флоренции2.

Полифем и Галатея (Аннибале Караччи) Длинная коллекция классических образцов не мешала болонским академийцам ставить превыше всего натуру, следуя в этом приемам большинства названных мастеров, а также античных художников, имена и жизнеописания которых были теперь у всех на устах и представление о произведениях которых складывалось на основании знакомства со скульптурой.

Не позволялось только как в болонской, так и в других академиях пользоваться природой непосредственно: нужно было фильтровать впечатления от нее при помощи постоянного обращения к "образцам"; нужно было смотреть на нее чужими глазами и "исправлять ее" согласно сложившимся уже канонам изящного.

В этом самая радикальная разница между обоими течениями, академизма и натурализма, характеризующими не только состояние искусства в XVII и в XVIII в., но имеющими значение и для нашего времени. Академики не отрицали прелести жизни и натуры, а, в свою очередь, натуралисты и все категории художников, которых можно подвести под этот термин, вовсе не отвергали самого принципа красоты, вовсе не провозглашали "культа уродства", как это им ставилось в упрек.

Но только академики не верили в то, что природа, жизнь может обусловить весь смысл, всю прелесть искусства, а, с своей стороны, натуралисты, лишенные, в большинство случаев, утонченной культуры и той живительной атмосферы, роль которой для предыдущих поколений играла религия, обречены были вращаться в каком-то тесном кругу и не обладали силами, чтобы занять первенствующее положение.

До сих пор нежизненное академическое искусство пользуется повсеместно признанием "властей", и до сих пор новые проявления натурализма (к потомству натурализма нужно отнести как импрессионизм, так и кубизм) получают те же обвинения в грубости, безвкусии и пустоте, которыми клеймили Караваджо.


1 Наиболее веронезовским характером обладает картина мастера в Болонской Пинакотеке "Проповедь Иоанна Крестителя". Из картин Агостино Караччи ближе всего к венецианцам стоит "Причащение св. Иеронима" Болонской Пинакотеки.
2 К этому времени прошло пятьдесят лет с тех пор, как Сарто опустили в могилу, но лишь теперь, под смягчающим веянием века (это смягчение выразилось особенно ясно после смерти демоничного Микель Анджело и всех его главных последователей: Бронзино, Понтормо, Сальвиати, Вазари), во Флоренции, в столице умного и изящного правительства герцогов Медичи, явилось сознание прелести Андреа дель Сарто. Именно к Сарто примкнули лучшие из флорентийцев второй половины XVI в.: Пагани, Кавалори, Чиголи, Эмполи, Кристофано, Аллори, Маттео Росселли, Пассиньяно. К культу Сарто примешался у флорентийцев культ столь близкого к Сарто Корреджо, и все искусство Флоренции XVII в. находится именно под знаком Корреджо. Сохранились даже сведения, что надоумили Лодовико Караччи отправиться в Парму изучать "северного Сарто" именно флорентийцы, тогда как легче было бы предположить, что Парму Караччи посетил на своем пути из Венеции во Флоренцию.

Предыдущая глава

Следующая глава


Павильон. 1906 г.

Барабанщик при кукольном театре. 1911 г.

Балерина. 1911 г.


Главная > Книги > История живописи всех времён и народов > Том 3 > Итальянская живопись в XVII и XVIII веках > Носители академических принципов > Лодовико Караччи
Поиск на сайте   |  Карта сайта