Кондиви о Микель Анджело Буонаротти
В книге преданного ученика, друга и биографа Микель Анджело, Кондиви, мы находим прямые подтверждения того, что Микель Анджело страстно любил природу и всю плоть мироздания. Характерно, что в начале его биографии мы встречаем случай, близкий к одному из первых эпизодов жизни Леонардо. Тот написал голову Горгоны и употребил все свое старание на правдоподобную передачу змей, заменявших чудовищу волосы. Микель Анджело в первой живописной работе выбрал себе в образец гравюру Шонгауера "Искушение св. Антония"1 и пожелал также придать монстрам, терзающим святого отшельника, вполне правдоподобный вид. С этою целью он даже отправился к рыболовам и принялся изучать "форму и краску плавников и даже тон рыбьих глаз и мн. др."2
Рассказывая далее о зависти Гирландайо к своему ученику, Кондиви упоминает вскользь о многозначительной для нас подробности, как юноша тщетно просил своего учителя одолжить ему альбом с этюдами "овец и овчарок, пейзажей, домов и руин". В другом еще месте биографии Микель Анджело он рассказывает, что великий мастер изучал не только анатомию людей, но и животных, очевидно, желая проникнуть к самым основам жизненного закона, идя, следовательно, по тому же пути, как Леонардо, но вполне самостоятельно и имея в виду другие цели.
Кроме того, нам известно, что Микель Анджело изучал перспективу, иначе говоря, законы пространства и мастерство, с которым переданы, местами до полного обмана зрения, выпуклости и ракурсы на плафоне "Сикстинской", указывает, как глубоко он усвоил себе эти законы, превзойдя в этом отношении не только своих современников, но оставшись на недосягаемой высоте и для последующих времен, когда хитрости перспективной науки стали достоянием любого художественного виртуоза3.
Наконец, Кондиви дает и прямое свидетельство об отношении Микель Анджело к природе. Он говорит, что великий учитель не знал уродливых желаний "в силу той любви, которую он питал не только к красоте человеческой, но и ко всякому прекрасному предмету на свете, будь то красивая лошадь, красивая собака, красивый вид, красивое растение, красивая гора, красивый лес - ко всякой красивой местности и ко всякой вещи прекрасной и редкой, которой он любовался преисполненный восторга".
"Таким образом, - продолжает Кондиви, - он собирал прекрасное в природе, как пчела собирает мед на цветах". Трогательное свидетельство о поэтических впечатлениях, которыми жил Микель Анджело среди "натуральных пейзажей", мы встречаем в его собственном письме к Вазари от 28 декабря 1556 года, где он восклицает: "Воистину, мир живет только в лесах!"
Если мы теперь обратимся к самой живописи Микель Анджело, то мы действительно констатируем эту общую всем его произведениям черту - почти полное отсутствие "сценария", пейзажа4. Уже на прекрасно исполненном, ярком и цветистом "Святом Семействе" в галерее Уффици (1504 г.) доминирует исключительно композиционно-пластическая задача. Эта могучая матрона - не Мария; этот старик, усевшийся в неправдоподобной и почти необъяснимой позе - не Иосиф. Нечто священное проглядывает лишь в Младенце. Поодаль, точно бросая вызов общественному мнению (и игнорируя заветы своего учителя Савонаролы), Микель Анджело собрал нескольких прекрасных, совершенно нагих юношей. Что же касается до местности, в которой расположилась эта семья атлетов, то от нее видно лишь небо, схема холма и несколько трав на первом плане.
1 Если мы вспомним здесь, что гравюры Дюрера повлияли и на Рафаэля, то мы сразу убедимся, что в "римской школе" соединились не одни "итальянские" реки искусства.
2 Разумеется, в этом рассказе Кондиви поражает "готический" оттенок первоначальных вкусов Микель Анджело. Он начинает свою деятельность с дьявольщины в характере своего современника Босха. Ведь и первой его скульптурной работой была маска фавна, по средневековым воззрениям, того же дьявола. Однако мы не должны забывать, какую колоссальную роль в развитии вообще всего "жизненного" искусства играл "культ" (хотя бы "отрицательный культ") дьявола. Его соблазны, его "прельщения" привели художников к изучению видимости. В микрокосмах Микель Анджело и Леонардо повторилось мировое явление огромного смысла.
3 В связи с совершенным, непревзойденным знанием перспективы приходится изумляться и другой "внешней" черте живописи Микель Анджело: его красочности и владению светотенью. Ведь бескрасочность фресок "Сикстинской" только кажущаяся, остается впечатление чего-то однообразно-серого, того самого, что нужно было для Микель Анджело в его заботе о сосредоточении внимания на главном. Однако эта серость есть лишь тонкий, на все накинутый покров, тогда как под ним играют и ноют восхитительные и сильные краски. Мы помним, как однажды стояли вместе с Серовым под плафоном "Сикстинской" и как у русского живописца вырвалось восклицание какой-то "благородной зависти" к "колориту" Микель Анджело. Так точно завидным для всякого может показаться то мастерство, с которым оттенены массы в плафоне и в "Страшном суде". Не только здесь многому мог изумиться Леонардо, посетивший Рим в 1514 г., и многое для себя почерпнул Рубенс, но перед некоторыми "тенями" Микель Анджело величайший "знаток тени" Корреджо мог бы проникнуться благочестивым трепетом. И опять в целом фресковый убор Микель Анджело не выступает, не навязывается, выпуклости и глубины форм не мешают сосредоточиться на том, что составляет его главное назначение.
4 Микель Анджело считал себя всю жизнь скульптором, которого только "отвлекли от настоящего призвания" живописными заказами. Это его мнение о себе стало ходячим мнением. На самом деле, искусство Микель Анджело уходит за пределы каких-либо делений. Если некоторые упрекают его живопись в сходстве со скульптурой, то с такой же справедливостью можно обвинять его скульптуру и архитектуру в слишком "живописном" характере; ведь именно благодаря этой черте и можно производить смешение искусств "барокко" от Микель Анджело. На самом деле, искусство гениальнейшего художника христианской эры должно было бы быть свободным от подобных упреков слишком "специалистского" характера. Оно есть самодовлеющее, колоссальное и прекрасное целое, "для которого законы неписаны", ибо оно само владеет Богом данной мощью создавать эти законы.
 Зал родового замка Боротин. 1908 г. |  С.С. Прокофьев за роялем. 1917 г. |  Никольский рынок в Петербурге (Е.Е. Лансере, 1901) |