Драма Аннибале Караччи
В другой раз Аннибале подошел еще ближе к Караваджо; мы говорим о его "Обедающем крестьянине" галереи Колонна в Риме. В том, как передана манера мужика подносить ложку к уже полному рту, в подозрительном взгляде, который он бросает на зрителя, опасаясь того, как бы у него не отняли похлебки, даже в самой утрированно-грубой и быстрой манере письма - Аннибале как будто хочет сказать: смотрите, как безобразно копировать неприглядную действительность, смотрите, какой это пустяк, недостойный настоящего художника. Но опять-таки и в этой картине поражает ее чисто живописное великолепие, красота ее серых и буро-желтых тонов, искусство, с которым набросана каждая деталь, и оказывается, что "Mangeur de fеves" служит цели, обратной той, которую, по всей вероятности, себе ставил Караччи: эта картина одна из лучших среди натуралистических картин, и в то же время она едва ли не самая приятная, для современного глаза, во всем творении Аннибале.
Еще имеются произведения мастера, близкие к этим двум и отличающиеся такой же прелестью. Таковы - чудесная, полная сладострастного трепета картина в Питти "Вакханка", неаполитанская "Армида" и брауншвейгская "Пастораль". И даже в монументальном творчестве мастера нам ближе те произведения, в которых ярче проявляется его чувство жизни и в которых меньше "болонского академизма". Как жизненна, например, в плафоне галереи Фарнезе сцена "Фавн, подающий Диане шерсть" или полная нежного эротического чувства фреска "Юпитер и Юнона". Эти две картины в общем красивом, но холодном ансамбле знаменитой декоровки не столько говорят об усердном изучении Аннибале антиков и Рафаэля, сколько вскрывают перед нами его подлинную душу. Сохранилось сведение, что Аннибале был человеком, ненавидевшим общество, что он издевался над аристократическими замашками своего брата. Нужно думать, что эти черты в нем отвечали трепетному интересу к природе, к народной жизни, и что, в общем, он более подходил к своему врагу Караваджо, нежели к той среде напыщенных меценатов и претенциозных эпигонов гуманизма, в которую его завлекли обстоятельства. Характерны, например, все реалистические мотивы, которыми полна декоровка плафона галереи Фарнезе. Если она кого напоминает в прошлом, так это наименее "классического" из представителей золотого века - Корреджо. В свою очередь, галерею Фарнезе должны были себе поставить в образец все те декораторы последующих времен, которые добивались на стенах и плафонах создать целостности, полные жизни: Рубенс, Кортона, Джордано, Франческини, Лебрен и Тиеполо - все наименее академическое из художников "академического периода".
Мы вообще теперь не можем себе воссоздать того, чем жило итальянское и, в частности, римское общество в последние десятилетия XVI в. Историки этого периода были настолько порабощены "академической дисциплиной", что они невольно искажали как факты, так и настроения. Они верили в то, что абсолютно-прекрасное существует, что оно сложилось в непогрешимую систему благодаря достижению таких полубогов, как античные скульпторы или как Микель Анджело и Рафаэль. Им представлялось чем-то лишним искание новых путей, раз есть возможность остановиться на такой прекрасной точке. И это убеждение руководило ими в раздаче похвал, влияло на колебания их внимания, подсказывало им выбор и подтасовку фактов. Послушать их, получается нечто необычайно однобокое и тупое; это они и способствовали дискредитированию целой эпохи. Но подойдем к живописи позднего барокко, не обращаясь к Беллори, Балионе, Мальвазии и Фелибиену, взглянем не на тех художников и не на те произведения, которые ими прославляются, а на все то, в чем ярче отразилась жизнь, и наше представление о том времени изменится совершенно. В частности, придется переменить и наш взгляд на Аннибале Караччи, да и возникнет сомнение в том, так ли правы были те, которые противопоставляли его Караваджо. Не вся ли драма обоих лучших мастеров времени в том, что они не сошлись, не соединились, тогда как всем складом своих натур их влекло одного к другому? Не объясняется ли мрачное отчаяние Караччи тем, что под конец жизни он понял свою ошибку, он понял, что ему надо было сплотиться с тем художником, который так же, как и он, любил жизнь, но более искренно заявлял об этой любви в своем искусстве?
Византийская мозаика в Сан-Марко, Венеция (XIII в.) | Мозаика VI века, украшающая свод над алтарем в церкви С. Витале в Равенне | Миниатюра в сирийском Евангелии Рабулы (586 г.) |