1-2-3-4-5-6

Глава 1. Лето 1905 и 1906 гг. Примель.

Свои памятные записки я прервал на том, как в феврале 1905 г. мы всей семьей в пять человек в сопровождении племянницы Сони Лансере отправились на продолжительное пребывание за границу — в Париж. Я только что тогда успел закончить свою часть работ по устройству грандиозной выставки русских портретов в Таврическом дворце, однако не пожелал остаться еще на три дня, когда должно было состояться ее торжественное открытие в присутствии царской фамилии. То было своего рода бегство. Надлежало как можно скорее увезти нашего маленького четырехлетнего Колю (лишь впоследствии переименованного в Коку) из зловредного для него петербургского климата, и надо было особенно с этим спешить, так как упорно ходили слухи, что с минуты на минуту может произойти общая забастовка. В воздухе уже чувствовалась революция в связи с тяжелым положением на японском фронте и под потрясшим все слои впечатлением от кровопролития 9 января. Генеральная забастовка — нечто до того времени никогда не бывавшее — грозила прервать, быть может, и на очень долго, железнодорожное движение а там предвиделись всякие другие осложнения и непорядки. Денег у нас оставалось (от отцовского наследства) тысяч пятнадцать (в облигациях), но, кроме того, я заручился через зятя Жени Лансере — Юру Арцыбушева — “совершенно верным” и немаловажным заработком, заключавшимся в сотрудничестве в одной из самых распространенных газет — в “Руси”. Прибавлю тут же, что после двух фельетонов мое это сотрудничество, к сожалению, прекратилось — то ли из-за моего “общего несозвучия” с тоном и направлением газеты, то ли потому, что мое пребывание в каких-то “эстетических эмпиреях” показалось уж очень несвоевременным. Эта утрата материальной опоры привела к тому, что, очутившись на чужбине, мне с женой сразу стало “очень неуютно” — тем более, что, покидая надолго Петербург, мы распростились с нашей (недавно нанятой и во всех отношениях прекрасной) квартирой на 1-й линии у Тучкова моста, а все наши вещи были расставлены по складам, по родным и знакомым. У нас на родине не было больше “ни кола, ни двора” — самого “дома”. К этому материальному вопросу я постараюсь более не возвращаться, но должен сказать, что именно он нас чрезвычайно мучил в течение всего этого времени (двух с половиной лет), которые мы тогда прожили за границей — тем более, что моментами этот вопрос обострялся в чрезвычайной степени. С точки зрения нормального благоразумия наша вся эта тогдашняя “авантюра” могла бы подвергаться и очень сильной критике, но нам казалось, что иного выхода нет и что для спасения нашего мальчика такая жертва необходима. С другой стороны, надо признать, что в этой “авантюре”, наряду с мучительными и тревожными, было немало радостных моментов, и в общем у нас сохранилось о том времени скорее светлое воспоминание. Много способствовало тому, что мы целый год (с осени 1905 г.) провели в божественном Версале, а оба раза на лето возвращались в Бретань, к которой и у меня, и у жены, и у детей было какое-то чувство удивительной близости и нежности.

Весной 1905 г. (когда мы уже несколько месяцев прожили своим домом в Париже) настал момент решить, где нам поселиться на лето. По совету нашего все того же парижского доктора Боэлера мы остановили свой выбор на местечке Локирек на северном побережье Бретани, тогда как возвращаться в Примель, где нам так хорошо было восемь лет назад, не хотелось. А вдруг разочаруемся, а вдруг все в Примеле до неузнаваемости изменилось. Однако, попав в Локирек, это местечко показалось нам столь невзрачным, обыденным и “скучным”, настолько уступающим божественному Примелю, что я сразу отменил установленный план и, последовав “зову души”, один проехал в Примель, где на месте удостоверился, что все в нем по-старому, что это все столь же исключительно чарующее место, а к тому же сразу нашлось и подходящее обиталище. Я отправил условленную телеграмму жене: “venez!”1, а уже на следующее утро мы снова все были в сборе в Примеле. Атя с помощью взятой из Парижа прислуги быстро привела в порядок нанятый нами только что построенный домик (стоявший не среди деревушки, а отдельно в поле) и наладила хозяйство, наняв в помощь Leonie крепкую старуху Marie и подручную девочку лет четырнадцати Marie-Josephe, в обязанности же Сони Лансере входил присмотр за детьми.

И на сей раз при нашем домике не было сада — но стоит ли об этом сожалеть, когда вокруг в нашем полном распоряжении было столько простора, столько живописного, и все было насыщено дивным морским воздухом. Не было и отдельной для меня мастерской, но об этом я менее всего жалел, так как пространный чердак с довольно крутым слуховым окном оказался вполне, пригодным для работы. А работать я собирался без устали и с упоением. Как раз тогда я решил оставить водяные краски и перейти на масло — “заделаться настоящим живописцем”, и сразу увлекся этим новым для меня делом в сильнейшей степени. Мне казалось, что в масле мне легче будет применить на деле те советы, которые я “высмотрел” у импрессионистов и вообще у современных художников. Целые два года я после того и в Бретани, и в Париже, и в Версале писал больше маслом, нежели акварелью, и у меня за этот период накопилось большое количество этюдов разного формата. И все же я так и не превратился в “масляниста”, нечто “кровное”, наследственное, какие-то с детства привитые навык и вкус взяли верх. Тем не менее, работа маслом принесла свою пользу. Я лучше научился схватывать общее, смелее выбирать краски, и выработал более широкую технику. Наконец, я окончательно поборол в себе наклонность к “изящной манерности”.

Если, в общем, мы нашли Примель в 1905 г. таким же, каким мы его покинули в 1897 г., то все же некоторые перемены произошли и здесь, но только, слава богу, не было перемен в чудесной дикости общего характера этого удивительного уголка Бретани. По-прежнему совершенно первобытной оставалась уходящая в море гранитная коса, кончающаяся скалистой глыбой Pointe de Primel2, всюду виделись вычурные, изъеденные морем розовые камни. Лишь места, ближе лежащие к деревушке, отданы были под посевы и огороды. Возникшие за эти девять лет постройки состояли лишь из двухэтажного белого дома, в котором поместился кабак (четвертый по счету), и из двух дач буржуазного типа с примыкающими к ним новопосаженными садиками. Все это не портило общего характера. Одна из этих дач — ближайшая к нам — принадлежала жителю St. Germain-en Laye под Парижем — Мг. Ledore, с детьми которого у наших детей сразу завязалась тесная дружба, особенно с обоими мальчиками — десятилетним Пьером и восьмилетним Жаном, прозванным почему-то “Jean-Doudou-L'Admiral”3. Это были очень милые, воспитанные дети, умевшие бурно резвиться, не впадая, однако, в какое-либо озорство. (Бедный Пьер, которого мы особенно полюбили, был убит в первой мировой войне (1914г.).) Были в той же семье и девочки, такие же благонравно веселые, как мальчики. Из старшего поколения — мадам Пупон, хозяйка большого отеля, носящего ее фамилию,— с прежней деловой мудростью и не ослабевшей властной рукой управляла своей процветавшей гостиницей, но мадам Тальбот, имевшая столь разительное сходство с жабой, уже пять лет как покоилась в земле, а ее отельчиком заведовал ее бездарный, вялый и слащавый сын. Он же был не прочь напиваться в компании с рыбаками и рабочими в собственном “Эстамине”4, пристроенном сбоку основного здания.


1 Приезжайте (французский).
2 Мыс Примеля (французский).
3 Жан-Дуду-Адмирал (французский).
4 От estaminet (французский) — кабачок.

1-2-3-4-5-6


Притча о Лазаре (Бонифацио Веронезе)

Крещение Господне (Фрагмент, Парис Бордоне)

Кольцо св. Марка (Парис Бордоне)


Главная > Книги > Книга пятая > Глава 1. Лето 1905 и 1906 гг. Примель.
Поиск на сайте   |  Карта сайта