1-2-3-4-5

Этот нрав Елены стал обозначаться необычайно рано. Еще в бытность у нас госпожи Ренар, следовательно, в такое время, когда человеческому существу полагается быть чем-то совершенно безличным, губки нашей малютки стали складываться в нечто вроде улыбки, а лучистые ее глазки глядели так внимательно, точно у нее уже просыпалось известное сознание. Через три месяца Леля стала без посторонней помощи садиться в своей кроватке, через пять подниматься на руках и вставать в ней на ножки, шести месяцев она из нее выпала, а девяти,— о чудо,— она стала ходить! Очень скоро, когда мы летом жили в Нормандии, она во всем околотке прослыла за свою веселость. “Petite Helene toujours gaie, toujours contente”1,— умилялись деревенские кумушки. Удержать ее на руках при виде матери или меня требовало настоящих усилий — до того энергично начинала она прыгать и плясать на руках, причем я должен сказать, что курносенькая ее мордочка придавала этим излияниям особенную прелесть! Еленой она была названа в память одной из моих теток, но еще более в честь ее кузины, Елены Матвеевны Эдварде, дочери моей старшей сестры, тогда как раз приехавшей со своим мужем господином Шмелингом в Париж, совершая свой voyage de noce2.

В самое утро существования нашей Лели-Елены, я по закону должен был сделать декларацию в мэрии при двух свидетелях. Таковыми, за неимением под рукой других, согласился с большой готовностью быть помещавшийся в нижнем этаже нашего дома marchand de vin3, случайно там же у прилавка оказавшийся клиент, кажется, каменщик. Эти добрые люди сочли возложенную на них обязанность за честь, и хозяин погребка после нашего возвращения из мэрии, отказавшись от того денежного вознаграждения, которое я имел бестактность совать ему в руку, предложил распить втроем бутылку красного “закупоренного” вина, что было произведено на общее удовольствие и на здоровье роженицы. Все это — и наша прогулка втроем в ясное весеннее утро 1 апреля в мэрию, и это скромное, но очень сердечно предложенное угощение — оставили во мне чрезвычайно приятное воспоминание.

Постепенно наша семейная и хозяйственная жизнь вернулась к норме, с той только разницей, что я теперь окончательно устроил свою рабочую комнату в той, которая сначала служила исключительно “детской”. Там же я проболел довольно мучительной формой ангины, ежегодно в те времена меня посещавшей. Мадам Ренар, тогда еще не покидавшая нас, ходила за мной, причем обращалась со мной еще строже, нежели с моей выздоравливающей женой. В той же комнате я с возобновленным увлечением принялся снова за живопись. У меня были затеяны две довольно сложные композиции. В одной под впечатлением одной гравюры XVII в. я задумал представить сад со стриженными в виде всяких фигур деревьями; большая золоченая гондола подплывала к острову на пруде, полная развеселой компанией молодых щеголей и щеголих. Эта картина была начата мной акварелью и гуашью, но собирался я ее окончить пастельными карандашами. В другой, еще более крупной картине я изобразил4 (пастелью) один из тех придворных маскарадов, описание которых я вычитал в дневнике маркиза Данжо5 (или в “Письмах” Madame?6 Но только я не собирался представить какой-либо определенный случай, происходивший в известный момент, а мне захотелось изобразить нечто вообще очень праздничное и блестящее, но в чем сквозило бы и нечто меланхоличное, “похоронное”, что так характерно для эпохи “заката короля-солнца”. Мой маскарад происходит под открытым ночным небом, отражающим огни иллюминаций; площадка сада окаймлена архитектурной декорацией с аллегорическими транспарантами. На этом довольно тускло освещенном фоне почти силуэтами выделяются фигуры ряженых. Центр занимает невысокая фигура самого короля; он как бы выслушивает шутливую речь (harangue7), произносимую склоняющейся к нему огромной и довольно чудовищной Мerе Gigogne8

Я просиживал целые дни в Cabinet des estampes9 Национальной библиотеки, причем, чтобы не терять времени, я в полдень закусывал, по способу французских школьников, двумя круассанами и плиткой шоколада. Как мне нравились эти сидения в нижней “галерее” дворца Мазарини, и это разглядывание переплетенных в красный сафьян волюмов! Мне нравилась вся атмосфера этого святилища науки и искусства. Меня не отпугивали ни кислая физиономия главного хранителя monsieur Raffet (сына знаменитого рисовальщика10), ни несколько крутые манеры сторожей, бравших с полок и “бросавших” на стол то, что я просил к выдаче. Впрочем, после того, что я несколько раз им сунул по два франка в руку, они заметно смягчились, а со временем даже стали ласковыми. Совсем милым, с самого начала, был один из помощников Раффе, грустный, вероятно больной чахоткой, молодой человек с длинным, окаймленным жиденькой бородкой, лицом, фамилию которого я позабыл, но который своими советами мне немало помог в моих поисках “документов”.


1 Маленькая Елена всегда весела, всегда довольна (французский).
2 Свадебное путешествие (французский).
3 Торговец вином (французский).
4 Пастель “Маскарад при Людовике XIV” (1898).
5 Данжо Филипп (1638 — 1720) — придворный Людовика XIV и мемуарист, автор дневника, позднее изданного в 19 томах, в котором отражена жизнь французского двора с 1684 по 1720 г.
6 Речь идет о второй супруге герцога Орлеанского — Елизавете Шарлотте Баварской (1652 — 1722), которая оставила многочисленные письма, повествующие о быте и нравах двора Людовика XIV).
7 Торжественная речь (французский).
8 Матушки Жигонь — персонаж ярмарочных представлений (французский). (Символ неиссякаемого плодородия.)
9 Кабинете эстампов (французский).
10 Август Раффе (1804 — 1860) — французский рисовальщик, живописец батальных сцен, гравер, литограф, офортист и ксилограф.

1-2-3-4-5


Итальянский пейзаж (Ян Бот)

Устье реки, впадающей в море (Адам Пейнакер)

Торговка каштанами (Ф. Лондоньо)


Главная > Книги > Книга четвёртая > Глава 26. Мадонна Леонардо да Винчи. > Глава 26. Мадонна Леонардо да Винчи.
Поиск на сайте   |  Карта сайта