Заметки художника.
Охватить в беглом журнальном очерке все многообразие художественной жизни Парижа совершенно немыслимо. Я попытаюсь ответить здесь в сжатой форме на поставленные мне вопросы: чем я был занят в Париже, что сделано мною в смысле приобщения французов к русской художественной культуре, каковы мои впечатления и ближайшие задачи?
Уже в мой первый приезд в Париж в 1923 году я был приглашен Идою Рубинштейн для постановки “Дамы с камелиями”. В последний приезд мне довелось исполнить ряд новых постановок по просьбе той же артистки. Получившаяся, таким образом, преемственность с Бакстом, создавшим для Рубинштейн целый ряд знаменитых постановок, вполне объясняется моим художественным сродством с покойным другом. Всем памятно, что Рубинштейн впервые появилась в “обрамлении” русских балетов и, конечно, художественное творчество, связанное с Россией, с “Миром искусства”, ей особенно близко и дорого. Следует заметить, что всякое новаторство, особенно в крайних проявлениях, не пользуется ее симпатиями. Всякие нарочитые, искусственные формы ей отвратительны. Рубинштейн ценит в художественном творчестве, прежде всего, искренность, отсутствие “позы”.
Работы русских художников-декораторов имели в Париже за последние годы огромный успех. Значительную долю успеха нужно отнести за счет исполнителей наших эскизов — художников Аллегри и Ник. Бенуа. Отмечу, в частности, что эскизы А. Я. Головина к “Орфею” были осуществлены на сцене Аллегри с таким мастерством, с таким тонким пониманием всех сценических условий, что оставалось только радоваться исключительно удачному воплощению замыслов автора. С костюмами дело обстояло так: костюм для Иды Рубинштейн делал я, стараясь возможно теснее связать его с общим ансамблем; остальные костюмы были подобраны из работ Бакста.
За исполнением декораций по моим эскизам я все время наблюдал, но, по обыкновению, лично не участвовал в писании декораций. Приходилось немало времени отдавать и режиссерской работе. В некоторых постановках я режиссировал неофициально (постоянным режиссером был Арман Бур); постановка “Идиота” в театре “Водевиль” была создана мною целиком. В постановке “Мистерии”, предстоящей мне осенью, вся режиссерская часть также будет лежать на мне.
С французскими актерами работать было легко и приятно. Я бы не сказал, что они рутинеры (как у нас говорят о них иногда). Правда, много пришлось потрудиться над “разъяснением” французам Достоевского. Большинство из них никогда не читало его произведений. Уяснить французскому актеру тип Мышкина или Рогожина — задача нелегкая. Мои усилия, по-видимому, увенчались успехом: по крайней мере, на русских зрителей, даже самых взыскательных, постановка произвела впечатление подлинно русского спектакля. Рубинштейн играла роль Настасьи Филипповны, Пьер Бланшар — князя Мышкина.
В Гранд Опера мною был поставлен балет “Жизель” (в котором главную роль исполняла Спесивцева); в Миланском театре Ла Скала был поставлен Б. Романовым балет “Петрушка” Стравинского с моими декорациями. Наряду с театральными работами я работал в Париже для кино, руководя художественной частью в съемке фильма “Наполеон” (по сценарию Абеля Ганса)
Кроме театра и кино, мне удалось сделать немало всевозможных зарисовок. Это моя обычная, текущая работа. Виды Бретани, Версаля, пейзажи и архитектурные мотивы чередовались с этюдами домашнего порядка. У меня вообще большая любовь к саду, к насаждениям, к парковому пейзажу, но по отношению к Версальскому парку у меня особая нежность, род культа. Живя в Версале, я все время заносил на страницы своих альбомов пленительные ландшафты старого парка.
Сейчас французы заняты ремонтом, реставрацией Версаля. Делается эта работа на американские деньги (Рокфеллер пожертвовал на ремонт дворца и реставрацию садов несколько миллионов). За последние годы Версаль пришел в некоторое (весьма, впрочем, относительное) запустение, придающее ему особую прелесть. То здесь, то там можно встретить поврежденную статую, поваленное бурей дерево, запущенный пруд. Эта своеобразная “игра” плесени, мха, опавших листьев создает незабываемое очарование, окутывает старый парк влекущей поэзией. К сожалению, почти все время стояла отчаянная погода, мешавшая более систематической работе. На Западе принято считать, что вообще климат Европы изменился к худшему.
Кстати, говоря о Версале, я должен опровергнуть ни на чем не основанные слухи о моем руководстве реставрацией Версальского дворца. Это недоразумение; действительно, я состою членом Общества друзей Версаля, но непосредственного участия в реставрационной работе не принимаю. Нашему Обществу удалось предупредить ряд неудачных затей: так, архитектор Версальского музея пожелал произвести в парке порубки деревьев, с целью восстановления прежнего пейзажа. В другой раз возникло намерение убрать изваяния великих людей Франции, стоящие перед дворцом (с той же целью). Каждый раз нам удавалось отстоять теперешний облик Версаля.
Есть даже такие фанатики реконструкции, которые считают необходимым уничтожить правый флигель дворца (видоизмененный в эпоху Реставрации), с тем чтобы восстановить дворец таким, каким он был при Людовике XIV и каким его застала великая революция.
На этой тенденции к реставрации “во что бы то ни стало” нужно остановиться здесь подробнее, потому что она имеет и у нас, в художественных кругах СССР, своих горячих сторонников. Я считаю, что полная реставрация старинных дворцов и парков — дело просто невозможное, уже не говоря о том, что она связана с невероятными расходами. Например, в Детскосельском парке пришлось бы менять всю посадку и производить регулярную стрижку новых насаждений. Это значит, что пришлось бы насадить целый лес. Такие опыты реставрации возможны только на небольших участках.
Мнение, что всякие деревья, кусты и прочее, не предусмотренные в свое время зодчим и частью заслоняющие архитектуру, нужно непременно уничтожать, я считаю предрассудком. Если эта растительность “к лицу” архитектурному ансамблю, выкорчевывать ее нет надобности. Только в том случае, как в Петергофе, где “Ковш” (центральная группа фонтанов) совсем закрыт разросшейся сиренью, нужно действительно убрать кусты, закрывающие вид на каскады. Обращаясь к музейной жизни Парижа, нужно признать, что многому нам следует поучиться у французов. Версальский музей я считаю прототипом исторических музеев. Он не совсем образцовый музей, но из всех европейских музеев это все-таки самый цельный и богатый, все время растущий и совершенствующийся. Систематическое изучение музеев в Париже дало мне обширный материал для выводов, которым я надеюсь найти практическое применение в нашем Эрмитаже. По поводу возникших у нас в музейных кругах разговоров о необходимости переустройства Эрмитажа должен сказать, что коренная ломка экспозиции в Эрмитаже невозможна. Конечно, наша экспозиция имеет недочеты, их можно и нужно устранить, а новые методы могут быть выявлены путем выставочных опытов. Жалобы на необъятность Эрмитажа, на утомительность обзора и прочее справедливы, но об этом следует подумать самим руководителям экскурсионного дела. Нельзя захватывать при обзоре весь материал, нужно ограничиваться одной школой, в следующий раз осматривать другую и т. д. Естественно, что нельзя прочесть, как следует, за один раз такое “полное собрание сочинений”, каким является Эрмитаж. Наши ближайшие задачи в Эрмитаже сводятся к двум моментам. Во-первых, нам предстоит устройство второго большого зала итальянской живописи (особенно внешнего эффекта это, может быть, и не произведет, но для Эрмитажа данная работа имеет большое внутреннее значение). Этот второй зал итальянцев будет устроен там, где были Рубенс и Ван Дейк. Второй нашей задачей является переустройство галерейных помещений в Зимнем дворце. Нетрудно предвидеть, что и в этой работе мы едва ли добьемся вполне идеальной экспозиции. Отсюда можно сделать вывод, что для безупречной организации Эрмитажа следовало бы выстроить новое огромное здание специально музейного типа. Но, разумеется, это неосуществимо, потому что требует колоссальных средств. Впрочем, и в настоящем своем состоянии наш Эрмитаж имеет исключительное значение. Иностранцы неизменно восхищаются его богатством и высоко ценят его художественное и научное значение.
Я не успел еще “войти в русло” нашей музейной жизни в целом и затрудняюсь оценить сейчас все новшества, произошедшие во время моего отсутствия. Во всяком случае мне представляется возможной большая и увлекательная творческая работа в этой области. В этой сфере, а также в театральных постановках, задуманных Большим драматическим театром, я буду принимать ближайшее участие в течение лета и осени. В октябре мне предстоит возвращение в Париж для продолжения моей театральной работы.
3 июля 1926 г.
 Октябрь (В.А. Серов) |  Служение ангелов (Ф. Бруни, 1854 г.) |  Святая Мария Египетская в пустыне (Якопо Тинторетто) |