1-2
Художественное развитие Ренуара прошло через несколько сейчас вполне выясненных этапов и влияний. Вначале, после некоторых блужданий, увлечение Делакруа (на выставке бесподобный портрет капитана Дарраса, 1871) и Курбе (“Купальщица с собачкой”, 1870) открывают ему путь к живописи, окончательно освобождают его от тех навыков, которые он приобрел при исполнении ремесленных работ и в мастерской академика Глэра. (Где его соучениками были Моне, Базиль и Сислей.)1 Это увлечение пробуждает в нем огонь цветности и наталкивает на более пытливое изучение натуры. Окончательно “прозревает” и “освобождается” Ренуар благодаря влиянию Мане и Моне. В начале 1870-х годов он “становится импрессионистом”, и тут начинается самый блестящий расцвет его творчества. Далее наступает время исканий; художник, уже став совершенно зрелым мастером (в это время им уже были созданы все, ныне на весь мир прославленные шедевры — обе “Ложи”, 1877 и 1870, “Бал”, 1875, “Завтрак” Франкфуртского музея, портреты семьи Анрио и г-жи Анрио в рост и т. д.), пробует чему-то научиться у старых итальянцев (путешествие в Италию относится к 1881 г. ). Он все более и более отдается композиции и трудится над определением своего “идеала”. Но через всю эту карьеру, в которой он то яснее и последовательнее, то менее ясно и более сбивчиво выявляет свою призванность, проходит основное его ощущение жизни, к которому больше всего подходит французское слово all?gresse2 и которому не вполне соответствует русское слово — “веселость”.
Только что залы тюильрийской Оранжереи были подернуты печалью искусства Шассерио, этого “Ватто романтизма”, точно никогда не знавшего, что такое улыбка, радость. А сейчас эти же залы заполнились серебристым смехом, льющимся не только из таких произведений, которые веселы по самой теме (шедевр среди них “Au Moulin de la Galette”3, но который звенит всюду, и даже там, где не сразу его различишь.
Недаром излюбленными художниками прошлого для Ренуара были Буше, Фрагонар, Рубенс и Рафаэль — все представители той же дивной all?gresse. Недаром в своем пристрастии к Ватто (в котором он едва ли различал начало меланхолии) он был “несправедлив” (разве может быть речь о справедливости в чисто художественных предилекциях?) — к Рембрандту. Недаром он безмерно почитал Коро. И что особенно характерно, — он музыке Бетховена предпочитал les petits airs4 Куперена, Гретри, в которых он любовался рисунком мелодии и отсутствием всякого намека на педантизм, на нарочитую глубину, на скучное учительство.
Я повторяю, Ренуар, который теперь признан всей мировой интеллигенцией, призван в дальнейшем стать художником в полном смысле популярным. И когда я так говорю, то предполагаю, что у этого самого populo5 есть могущественный “инстинкт здорового питания”. Ренуар потому уже должен стать народным, что народ именно в таком художнике нуждается. У нас в России очень много было сделано для приближения искусства к народу, для питания народа искусством. Все передвижничество построено на этом. Но не потому ли там это не привело к желанным результатам, что самый вкус вещей, для народа создаваемых, был столь городским, так отдавал “учебой”, что столько там было обличительного, наставительного? Напротив, искусство Ренуара — это просто настежь открытые двери на жизнь, на вольный воздух Тут и тени нет назидания или хотя бы какой-то указки.
Мало кто из живописцев выполнил так совершенно свою миссию радовать глаз, а через глаз лечить и оздоровлять душу, нежели Ренуар. Вот я и думаю, что это постепенно станет понятным самым широким массам. И их же инстинкт спасет эти массы от всех тех доктринерских ересей, которые ныне постепенно занимают позиции, покинутые академизмом, и которые означают нечто еще более сковывающее, отупляющее и безрадостное, нежели худшие из ересей академической схоластики. “Что касается меня, то перед каким-либо шедевром я довольствуюсь тем, что наслаждаюсь”. “Когда я вижу в живописи ту страсть, с которой художник писал, то я наслаждаюсь его наслаждением”. В этих словах Ренуара как бы выражено его “учение”. И вот именно такому учению мы и поддаемся при обзоре его выставки, такое учение должно спасти широкие массы от действия всяких доктрин.
Мы тоже, глядя на Ренуара, наслаждаемся, довольствуемся тем, что наслаждаемся, и наше наслаждение происходит оттого, что мы, через его искусство, видим, как мастер наслаждался своим творчеством. Тут нет никакого намеренного хитрения и игры в прятки. Все надо брать так, как оно вылилось, как оно подано во всей простоте душевной. В простоте и мудрости. Всматриваясь, однако, дальше, мы видим, что все это не так уж просто. Редко кто прибегал к большим “хитростям” технического порядка, к более остроумным сопоставлениям в красках, к более пикантным контрастам в композиции, нежели Ренуар. Но он не фокусник, а подлинный чародей. Все эти ухищрения отнюдь не мертвые, рассудочные рецепты, а сплошной ряд открытий и находок. Нигде не сказывается холодящий расчет или готовая формула. Нигде также нет и тени слащавой сентиментальности, того, что особенно ненавидел Ренуар.
У этого “певца женщины” и отношение к женщине лишено всякого трогательного сентимента, я бы сказал даже — всего “духовного”. Для него женщина не мечта (“фантазии человека далеко не уйти, если она не упирается в природу”, — говаривал он), не “целомудренная Мадонна”, но это изумительное “чудо”, какая-то непревзойденная удача природы! Самую свою живопись он производил от женщины, от ее чар. “Если бы господь не создал женской груди (les nichons), я бы не занимался живописью”, — знаменитая эта бутада выражает всего Ренуара. И надо сознаться, что даже Рубенс или Корреджо не находили таких опаловых оттенков, такой ласковой лепки, как те, коими Ренуар воспел прелесть женского тела. (Среди массы других превосходных примеров я указываю на не совсем оконченный этюд нагой женщины 1880 года, № 59.) Продолжал он его воспевать до самой гробовой доски. И этот его радостный энтузиазм перед тем, что он считал за самое прекрасное среди прекрасного, “спасает” даже самые печальные свидетельства его физического упадка — эти странные вздутые формы, этот “тон смородинного варенья” (jus de groseille), которыми отличаются картины его последнего периода. Даже и в них сияет улыбка, радость, упоение жизненными прелестями.
1933 г.
1 Примечание автора.
2 Ликование (французский).
3 “Бал в Мулен де ла Галетт” (французский). Картина Ренуара 1876 года.
4 Небольшие арии, мотивы (французский).
5 Народа (латинский).
1-2
 Святой Иероним в своей келье (Доменико Гирландайо) |  Ораниенбаум. 1901 г. |  Портрет неизвестной крестьянки в русском костюме (Аргунов И.П., 1784 г.) |