Иллюстрированный «Eвгений Онегин»
“Евгений Онегин”, наконец, получил достойные иллюстрации. Я считаю это событием первостепенного значения в русском художественном мире, и можно только пожалеть, что эти иллюстрации появились не в прошлом году, в течение чествования столетия со дня смерти Пушкина, когда, несомненно, они привлекли бы больше внимания, нежели теперь.
Еще больше приходится сожалеть, что эти иллюстрации украшают не русский подлинный текст, а его английский перевод, недавно появившийся в лондонском издательстве “The Pushkin Press”1. Самый же факт появления нашей родной поэмы на чужом языке в таком превосходном “поднесении” должен нас радовать, тем более, что, вероятно, найдутся теперь издатели, которые пожелают сделать соответственное издание и русского текста, и он тогда не замедлит занять самое почетное место в ряду образцовых книг, содержащих сочинения Пушкина.
Порадоваться мы можем во всяком случае сейчас тому, что англичане, знакомясь c поэмой, получат тут же прекрасные графические комментарии к ней и тем самым лучше себе ее уяснят. Ведь существует всегда риск, что иностранцы, знакомясь с русским литературным творением, представляют себе лица, события и самые “обстоятельства места” в совершенно ложных образах — в тени той “клюквы”, которая так чудовищно уродует всю обширную фильмовую продукцию, созданную за границей на русские темы. Здесь же рисунки превосходного русского художника будут держать воображение в рамках правды и такого читателя, который не имеет никаких собственных познаний о русской жизни, и это особенно важно как раз в данном случае, ибо ни одна поэма в мире не так богата бытовыми элементами, не нуждается так для своей полной оценки в том, чтоб читатель в точности знал, как все, о чем говорит захваченный жизнью поэт, выглядело на самом деле. Что же касается до самого перевода, то мне трудно судить о нем, ибо я недостаточно знаю английский язык для того, чтобы оценить все оттенки и чтобы сравнить, насколько музыка оригинала созвучна с музыкой переведенных стихов. Полного соответствия, разумеется, нечего и требовать, однако, сравнив наугад несколько моих любимых мест с тем, как они переданы Оливером Эльтоном, мне представляется, что близость все же получилась значительная и что те более компетентные знатоки, которые утверждают, что перевод идеален, пожалуй, и правы.
Иллюстрации к “Евгению Онегину” принадлежат перу М. В. Добужинского. Кто из русских людей не знает творения этого тонкого мастера, кто в былое время не аплодировал созданным им постановкам “Месяца в деревне”, “Где тонко, там и рвется” и “Николая Ставрогина” в Художественном театре. И как раз во всех этих постановках особенно ярко был передан быт русского среднего дворянства — эпохи, довольно еще близкой к Пушкину. В многочисленных книжных иллюстрациях Добужинского и в отдельных графических сериях, посвященных Петербургу и петербургскому быту, также всегда приковывало не только проникновенное знание предмета, но и то сердечное чувство, которым они полны; уж если кого можно бы назвать сентиментальным путешественником по России “доброго старого времени”, так это именно Добужинского, причем нужно признать, что его сентиментальность совершенно особого порядка: она не исключает юмора, а местами переходит в саркастическую едкость. Добужинский, приехавший (будучи сам литовцем) в Петербург сравнительно поздно, так, однако, был захвачен всем тем, что наш чудный город (тогда еще носивший имя, данное ему основателем) содержал особенного как в смысле живописности, так и в смысле какой-то ему одному присущей “мистики”, что очень скоро сделался даже знатоком Петербурга. И в этом посвящении в тайное познание Санкт-Петербурга ему помогли наши лучшие писатели, особенно же Пушкин! В одном звуке иных его стихов точно слышится звон петропавловских курантов, скользящий в белую ночь по широким водам Невы, восстают в памяти хрупкие и печальные красоты северной природы, создается ощущение какого-то нигде больше не встречающегося простора. А затем какое счастье, что благодаря магии Пушкина момент, когда Петербург блистал во всей полноте своей красоты, — что именно этот александровский Петербург оказался запечатленным в бессмертных стихах, среди которых стихи “Евгения Онегина” принадлежат к самому совершенному, к самому трепещущему и к самому образному.
Вот это пушкинское воспитание, это приобщение Добужинского к характерно петербургской культуре и сказывается на каждом шагу в его иллюстрациях к “Евгению Онегину”. Начать с того, что они удивительно культурны. Культура сказывается и в выборе самих моментов, которые Добужинский пожелал представить в том виде, в каком они ему самому рисуются; она же сказывается в графическом приеме, в той классической простоте, с которой все изображено; она же сказывается в той, я бы сказал, “дискретности”, с которой рисовальщик “решается” ступать вслед за великим поэтом. Добужинский, например, воздерживается от создания типов — действующих лиц — они достаточно очерчены в тексте, и тут можно довольствоваться намеками — только бы эти намеки оставались достаточно меткими и не перечили созданным поэтическим образам. В этом одном отношении насколько тактичнее (а следственно, и культурнее) иллюстрации Добужинского других иллюстраций к Пушкину, в которых выработанные художниками образы (часто неудачные и все же навязываемые ими) прямо-таки отравляют наше отношение к поэме. Но кроме того, что иллюстрации Добужинского культурны, они и в высшей степени поэтичны. Иной раз в крошечном формате Добужинский передает основное настроение момента, как, например, там, где изображен Онегин сидящим в халате на диване, тогда как за окном дождь хлещет и ветер треплет деревья. Очаровательна по поэзии картинка, на которой босоногий внук няни мчится с письмом Татьяны по полям, озаряемым только что встающим солнцем. А как хорош тот тревожный осенний пейзаж, который вставлен в XL строфу четвертой главы и который переносит нас в ту “скучную пору”, когда ноябрь “стоит уж на дворе”!
Хороши эти исполненные содержания (причем чисто пушкинского содержания) “намеки”, но не менее хороши и композиции, в которых Добужинский “дерзает” еще ближе подходить к сочинителю, сопровождать его вплотную. Например, превосходна иллюстрация, на которой представлено петербургское зимнее утро (строфа XXXV первой главы), удачна сцена в стиле силуэтов, где представлен спор геттингенца Ленского с Байроном — Онегиным (строфа XVII второй главы); полна русской, отнюдь не слащавой, красоты Татьяна, стоящая, завернувшись в шаль, на балконе (строфа XXVIII второй главы); сильное впечатление своей намеренной резкостью производит встреча Татьяны и Онегина в березовой аллее (строфа XLI третьей главы) ; полна интимной меланхоличности картинка, на которой Татьяна изучает книги Онегина в кабинете его пустующей усадьбы (строфы XVIII — XXI седьмой главы). Наконец, в жуткую сцену дуэли художнику удалось вложить как бы какое-то предчувствие трагической кончины самого поэта (строфа XXX главы шестой), когда и для него “пробили часы урочные”.
Целый ряд виньеток не столько передают тот или иной момент романа, сколько своей символичностью способствуют созданию известных настроений, и опять-таки эти “вольные комментарии” полны тонкого чувства и созвучия с мыслями и чувствами поэта. Какая прелесть, например, та пастушья дудочка, что повешена на старой обветренной ели (в предисловии, написанном переводчиком), или та маскированная Евина дочка, причесанная по моде 1820-х годов, что мани г из-за колючей решетки яблоком познания (стр. 227), или, наконец, заключительная виньетка, выражающая всю тоску “отбытия навсегда” из Петербурга и из России героя романа (стр. 244).
Попадаются менее удачные рисунки, но их мало, и я поминаю о них для того, чтобы подбавить щепоточку чего-то горького в свой отзыв, дабы он не показался уж чересчур равномерно восторженным. Так, например, мне не нравится “Онегин на балконе”, хотя и самый балкон и это сияющее небо, по которому несется ласточка, все же полны Пушкиным. Не нравится и “Сон Татьяны”, ибо уж очень много здесь представлено всякой всячины, без того, однако, чтоб создавалось впечатление тех нагромождений, которые так мучительны в кошмарах. Но менее всего я могу похвалить Добужинского за то, что из-за чрезмерной ли тактичности, или же просто остановившись перед трудностями задачи, он не пожелал представить несколько главных сцен, отсутствие которых вызывает недоумение. Нет бала у Лариных, нет знаменитой зимы (II строфа пятой главы), нет последнего петербургского бала. Однако стоит ли эти пробелы (пробелы, а не промахи; ставить в вину, когда получилась удача такой степени, когда Добужинский подарил читателя-зрителя (покамест английского, но надо надеяться, что со временем и русского) подлинным шедевром.
1938 г.
1 “Издательство имени Пушкина” (английский).
 Поклонение пастухов (Майно) |  Осенний день (И.И. Левитан) |  Зимний пейзаж (С.И. Светославский, 1880-е) |