1-2
Очень показательно уже одно то, что современная русская архитектура до сих пор не нашла ни красивой оригинальной разбивки окон, ни облицовки каждого окна в отдельности, ни типа подъезда, отвечающего нашему климату, ни типа закрытого балкона, ни пользования для декоративных целей водостоками и дымоходами, ни красивого крытья крыши, ни вполне целесообразного решения трудной задачи сочетания магазинной витрины с другими частями фасада, ни, наконец, вполне удобного плана частной квартиры. Хорошо у нас выходит все то, что берется прямо напрокат у стариков, и эти отдельные слова чужого языка так звучны и так прекрасны, что, даже не понимая их смысла, мы любуемся ими точь-в-точь как публика итальянской оперы наслаждается итальянской речью, ни слова в ней не понимая. Но говорить свободно мы на этом языке не умеем. И не так это печально, как печально то, что мы вообще медлим увидеть тайны этой прельщающей нас красоты. А между тем если бы мы узнали хоть приблизительно, как сложилось то древнее прекрасное, то мы бы смогли создать и свое новое, самобытное и прекрасное.
Нет, чуя спасительность классики, мы еще не нашли верного к ней подхода, или, скорее, мы еще просто ее самое не нашли. Бродим вокруг да около, “изучаем комментаторов”, пробуем делать, как они, а самого текста не трогаем, чуждаемся его. Между тем текст налицо и в распоряжении каждого. К архитектурной латыни, к архитектурным пандектам, к архитектурной логике, к первоисточникам пора обратиться, и тогда, вне сомнения, спасительность классики обнаружится вполне, тогда русской архитектуре удастся продвинуться дальше, тогда, я убежден, она вступит в эру своего самобытного расцвета. Мыслимы ли Ломоносов, а за ним Державин и Пушкин без прививки классицизма русской речи? Мыслима ли вся глубина литературы Толстого и Достоевского без “размятого”, строго построенного, упрощенного и утонченного, облагороженного, освобожденного и возвышенного благодаря классической дисциплине русского языка? Так точно классическая дисциплина может сообщить современному русскому зодчеству все то, что ему недостает, а главное — свободу, вольную и удачливую приспособляемость к требованиям времени и, наконец, раскрытие той души, которая, несомненно, в ней заложена, но которая до сих пор еще не проявлялась.
Я сам боюсь празднословия на тему о душе в искусстве, им бессовестно стали злоупотреблять как в беседах, так и в печати. И благодетельной мне представляется именно в качестве протеста против лжи напускной душевности проповедь футуристов о необходимости “бездушия” в художественном творчестве. Однако на самом деле “душа” присуща всякому истинно художественному произведению, и в сущности только эта самая душа остается чем-то ценным и вечным в созданиях рук человеческих, тогда как голая идея изящества есть явление производное, само собой ничего не выражающее. Так вот вся современная русская архитектура, быть может, и изящна, но она бездушна. В ее создании принимают участие не глубокие побуждения душевной жизни (даже для создания типа трубы или подъезда нужны эти побуждения), а чисто внешние моменты эстетических увлечений и прямо даже стадный модный императив.
Пора русскому архитектору перевоспитать себя в корне. Нужно, чтобы он переменил свою “душу”, и тогда он уже сумеет обновить свое искусство. А верным средством (единственным для меня очевидным средством, но, может быть их и легион) представляется для этой цели классика, иначе говоря, вдумчивое усвоение тех законов “абсолютной красоты”, которые были изобретены “для Европы” на заре ее сознательной жизни, тогда, когда яснее и свежее была творческая мысль. Классика вовсе не памятники греческой и римской архитектуры, которые нужно воспроизводить по частям или целиком, а классика — “архитектурный язык” древних, до сих пор непревзойденный ни в смысле соответствия с требованиями логики, ни в смысле выражения самых разнообразных человеческих чувств.
И как бы мне хотелось увидать хоть рассвет эры подлинного русского классицизма! И, в частности, как бы мне хотелось увидать возвращение к классике церковной архитектуры, ныне обреченной служить каким-то, быть может и почтенным, но узким, порабощающим мысль, национальным воззрениям! Как бы хотелось именно эту главную область зодчества освободить от присущей ей сейчас “музейности” и почти бутафорщины! Не нужно вовсе строить те “бальные залы” с полированными полами, с рядами отливающих ледяным глянцем колонн, которые сооружались при Александре I и Николае Павловиче. Истинная классика допускает и бездну иных решений труднейшей задачи выражения молитвенного чувства в архитектурных формах. Но лишь архитектурная система, гибкая, мудрая и зрелая, система, взращенная классикой, позволит найти те строительные и декоративные формы, которые придадут храму божьему действительно характер, соответствующий современному религиозному сознанию.
И как бы хотелось, чтобы хоть в этой области, в этой главной, самой важной области мы бы оказались не в хвосте у других, а во главе! Приверженцам узкого национализма в архитектуре не мешает помнить, что и наше “возрождение” национальной церковной архитектуры есть не что иное, как последствие тех национальных движений, которые царили в европейском искусстве в течение XIX века. И судьба этого возрождения несомненно будет такой же печальной, как там.
P. S. Между прочим я очень жалею, что г. Лукомский не воспроизвел хоть один или два из тех деревянных фасадов, которые теперь принято сооружать на время производства строительных работ на “знатных” улицах столицы. Ей-ей, в этих плоских, бесхитростных, но спокойных и благородных сооружениях больше “городского” стиля и больше какого-то непосредственного понимания классики (хотя бы ее основного требования — простоты), нежели в тех памятниках, которые созидаются за подобными масками и которые останутся на суд потомства. Вспоминаю хотя бы, насколько приятнее была такая маска, скрывавшая банк Вавельберга, нежели самая эта монументальная окрошка из всевозможных стилей.
6 января 1917 г.
1-2
 Ордонантие (Исаак Мушерон) |  Воображаемый пейзаж (Жан Франциск Милле) |  Пейзаж с руинами (А. Перрель) |