Анри Матисс.
Пять лет назад Анри Матисс устроил в галерее Жоржа Пти выставку своих произведений, занявшую весь большой зал этой, ныне уже “покойной”, галереи. Это было очень значительным событием в художественной жизни Парижа, ибо Анри Матисс, бесспорно, принадлежит к числу самых крупных grandes vedettes. Заслугой его считается, что он один из первых как-то “разнуздал” краски, показал в своих работах, что живописная картина может пленить пятнами сугубо ярких колеров, что гармония может быть достигнута и при самых “кричащих” сопоставлениях. Матисс постепенно занял положение настоящего главы школы, и число его последователей прямо-таки несметно. В то же время он остался в стороне от всякого рода “беспредметников”. Матисс продолжал, при всех своих дерзаниях, оставаться в пределах некоторого реализма и изображал вещи существующие, “простую видимость”, причем постепенно в его исканиях все более начинало брать верх искание правдоподобия, а прежние резкости, под влиянием непосредственного изучения натуры, стали сглаживаться.
Та большая выставка 1931 года в некотором роде праздновала как раз победу Матисса-реалиста над Матиссом-стилистом, и, надо признаться, что именно украшавшие ее многие свидетельства такой победы сообщали ей особую привлекательную свежесть и примиряли с искусством Матисса тех, которые до того взирали на него если не с отвращением, то с недоверием... Искусство Матисса становилось “доступнее”, “милее”)
И меня лично такой уклон в творчестве Матисса радовал; я о этого момента принялся любить Матисса, тогда как до того я только им интересовался. Напротив, та выставка, которая сейчас устроена у Розанбера, означает новый поворот в творчестве Матисса. Это — все картины последних трех лет, а некоторые даже помечены 1936-м годом, — но ни одна из них уже не напоминает того “упростившегося” Матисса, к которому мы привыкли и которого мы полюбили, а все это снова напоминает то, чем искусство Матисса представлялось тридцать лет назад, когда, в эпоху создания им пресловутых панно щукинского особняка, он был озабочен, главным образом, тем, чтобы “изумлять буржуев”. Снова теперь формы обратились в плоскостные арабески, снова “оглушительно зазвенели” самые неожиданные сопоставления колеров, в целом же выставка похожа на какую-то коллекцию уличных плакатов.
Что это такое, — шаг вперед или назад? Во мнении самого художника и во мнении его “во что бы то ни стало” поклонников это, разумеется, — шаг вперед <...> Мне же кажется, что новый фазис в творчестве Матисса есть шаг назад, и даже не один шаг, а несколько, и что Матисс, простившись с тем привлекательным, но слишком уж “доступным”, реализмом, которому он отдавался в течение нескольких лет, забрел снова в какие-то дебри и рискует в них заблудиться.
В чем дело? Толкает ли художника на такую авантюру снедающее его честолюбие, непоборимое желание, чтоб о нем снова заговорили так, как говорили 20 лет тому назад, тогда, когда так было лестно и сладко слышать и самую лютую брань, и самые злые насмешки, ибо все это свидетельствовало, что художник идет впереди всех и что его “не понимает презренная толпа”. Или же тут сказывается пресловутый общий кризис? Или просто убеждение, глубоко сидящее в сознании художников нашего времени, что нельзя останавливаться, что нужно не переставать искать и — продолжать искать даже тогда, когда самый “инстинкт искания” уже притуплен. Кстати сказать, какое безумие это вечное понукание заправских критиков к поискам нового, — понукание, неминуемо толкающее на самый пагубный вид творческого разврата, — на то, что художник начинает себя насиловать и, насилуя, лгать не только перед другими, — но (что гораздо страшнее) и перед собой.
1936 г.
 Автопортрет с сыном. 1914 г. |  Портрет писателя Д.В. Григоровича (Крамской И.Н., 1876) |  Пылкий казак и дама его сердца. 1904 г. |