1-2-3
К. Коровин.
За полтора года смерть похитила пятерых из самых значительных русских художников: Александра Яковлева, Бориса Григорьева, Константина Сомова, Петрова-Водкина и Константина Коровина. Из них одному лишь Петрову-Водкину было дано умереть на родине, тогда как остальные скончались в чужих краях, — трое в Париже, один на юге Франции. Из этих пятерых Константин Коровин был на много старше других, но и он принадлежал к поколению, составлявшему “молодую русскую школу живописи” в 1880-х и 1890-х годах, и он же был одним из основателей и столпов первого “Мира искусства”.
Молодость духа и творческих сил Коровин сохранил до весьма преклонных лет, даже, можно сказать, до самой смерти. Несмотря на трудные материальные условия, несмотря на тяжелый недуг, Костя Коровин оставался все тем же ярким человеком, от которого веяло жизненностью и который был своеобразным “знатоком и вкусителем” жизни и природы. Полвека назад творчество Коровина было для нас, начинающих, настоящим откровением. Пожалуй, даже из всех пленивших нас русских художников он да Левитан открыли нам глаза на то, чем может быть живопись, освобожденная от указок академии. Я с товарищами были еще сущими юнцами-гимназистами, когда на Передвижной выставке впервые нас поразили картины этих двух художников, которых широкая публика не желала признавать. “Кому нужна эта некрасивая барышня, стоящая среди березовых стволов, или эти три ничего не выражающие девицы, позирующие перед каким-то пастушком?” — с недоумением спрашивали себя посетители Передвижной, пришедшие поучиться жизни у Владимира Маковского и его товарищей. Какое-то понятие о красочном колорите существовало, разумеется, в России и тогда, но красивыми в красочном отношении картинами считались только произведения Семирадского, Харламова или К. Маковского... Правда, Репин дал несколько образцов отличных по краскам произведений, но редко кто умел любоваться этими его картинами так, как они того заслуживали, и даже рьяные его поклонники больше изумлялись в них верности передачи натуры, нежели красоте, получавшейся благодаря этой верности.
Картины Коровина, в которых художник добивался одной только красивой красочности, естественно, должны были смущать таких “калек вкуса”. Этому способствовала еще и самая живопись Коровина — дерзко небрежная, казавшаяся многим грубой и просто неумелой. Никто в широкой публике и даже среди специалистов не подозревал, что и живопись и краски в этих картинах отличаются высокими достоинствами и что автор их подлинный живописец, мало того — большой и редкостный “гурман” живописи. [Гурманом в живописи называет Коровина Грабарь.] Некоторый успех Коровин имел только со своей несколько слащавой и малохарактерной картиной “Утро в мастерской”, но в ней нравился модный в то время эффект серого дневного света, льющегося через большое окно, да и несколько игривый мотив: хорошенькая натурщица, потягивающаяся в кровати.
Лишь мало-помалу стали привыкать к своеобразному художнику, к его манере, к его темам. Критики готовы были согласиться, что он не без таланта, но при этом слышались и сожаления о том, что Коровин занимается одними пустяками, а старшие художники, члены Передвижных выставок, даже всеми силами противились допустить его в свою компанию. Коровина долгие годы не избирали в члены Товарищества, и он, будучи вполне зрелым и из ряда вон выходящим мастером, должен был подчиняться решениям жюри.
Лично я познакомился с Коровиным в 1896 году, когда, только что женившись и устроившись на собственной квартире, стал, кроме ближайших друзей, собирать у себя и других художников. Когда в феврале или марте съехались в Петербург к открытию своей выставки москвичи, то я поспешил войти в личное общение с моими любимцами, среди коих были М. В. Нестеров, Левитан, А. Васнецов, Серов, Переплетчиков и, вот, К. Коровин. Только еще начинавший выставлять и считать себя художником, я тогда взирал на этих уже готовых и даже начинавших славиться мастеров как на какие-то недоступные существа, и мне пришлось преодолеть большое смущение перед тем, чтобы решиться их позвать к себе. Тут кстати явилось обращение через Р. Мутера, заведывающего устройством международной выставки в Мюнхене, просившего меня помочь ему составить русский отдел, и именно под предлогом, как это дело наладить, я и затащил москвичей к себе. Наименее общительным при этом оказался Серов; он все время сидел букой и сразу собрался уходить, как только кончилась деловая часть собеседования (кончилась она согласием почти всех моих гостей участвовать в Мюнхене). Напротив, Коровин оказался из всех самым милым, простым, приветливым и веселым. Мы чуть ли не в тот же день выпили брудершафт (чем я был безмерно польщен), и с тех пор уже Коровин считался не только моим другом, но и другом всей нашей группы. Через меня с Коровиным познакомился и Дягилев, который в 1898 году, устроив свою выставку “Русских и финляндских художников”, пригласил и Коровина принять в ней участие.
Однако за эти годы Коровин успел уже отличиться более заметным образом, нежели теми небольшими картинами, которые он посылал на Передвижные выставки. С. И. Мамонтов давно угадал его талант и привлек его к своим затеям в Абрамцеве. Мамонтов же ему давал средства существования и даже самый кров, а для Всероссийской международной выставки в Нижнем-Новгороде он поручил Коровину декорирование Северного отдела. Коровин справился с задачей с удивительной эффективностью, причем в этой эффективности не было ничего дешевого, мишурного, типично выставочного. Панно, изображавшее характерные пейзажи русского севера, по которому он вместе с Серовым совершил поездку в 1894 году, поражали своей характерностью и поэтичностью и в то же время своей стильной выдержанностью. Они “рассказывали” (но без всякого привкуса литературщины) о суровой прелести стынущих в холодной мгле северных пустынь, о девственных сосновых лесах, обступающих редким строем серые озера; они с удивительной убедительностью изображали и апофеозы северного сияния, стада моржей и оленей или ярко-желтое солнце, играющее на всплесках темно-синих вод.
В 1900 году Коровин, приглашенный князем В. Н. Тенишевым, создал аналогичную серию для русского павильона на Всемирной парижской выставке. За нее художник был удостоен высшей награды на той же выставке (ныне эти панно украшают этнографический отдел Русского музея в С.-Петербурге).
1-2-3
 „Он очутился под столбами большого дома". 1918 г. |  Сельский пейзаж. 1910 г. |  ...И озарен луной бледной, простерши руну в вышине". 1916 г. |