1-2-3
Эти спектакли были ознаменованы первыми выступлениями Шаляпина, но я могу заверить, что рядом с Шаляпиным ошеломили тогда Коровин и Врубель, в особенности же первый. Наш любимый живописец вдруг предстал во весь свой рост, развернул свой талант во всю ширь! И откуда у него оказалось столько чуткости к древней Руси? Откуда такое знание сцены? Откуда главным образом эта решимость покончить со всеми традиционными формулами декорационной “профессии” и как сумел он приспособить свою “картинную” технику (правда, отличавшуюся большой смелостью) к покрытию сотен квадратных аршин? А потом, какая радость была увидеть костюмы действующих лиц, вполне гармонирующими с окружающим. Кажется, это было первое соединение костюмера и декоратора в одном лице, в результате чего получалась изумительная, до тех пор невиданная гармония...
Кое-что, впрочем, нам и не нравилось. Может быть, именно потому, что мы были уже опытными театралами, людьми, влюбленными в некоторые испытанные средства театрального воздействия. Мы критиковали то, что в профессиональных декорациях было безвкусного, бессмысленного, рутинного, что выдавало общую некультурность заправских декораторов или что свидетельствовало о педантичной их выучке. Но мы при этом мечтали о возврате к магии и волшебству прежних мастеров сцены — Гонзаги, Сисери и Роллера, и мы еще хранили благодарную память о том восторге, который в нас возбуждали в 1880-х годах декорации Цукарелли к “Нерону” и “Джоконде”. Нам казалось обидным, если вот вся эта сумма знаний, состоявшая в распоряжении у фантазии, если вся эта “система иллюзии” с ее кажущейся пространственностью должны были бы уступить место узко-живописному прельщению красок. Мы встревожились перед угрозой, что декорация, как место действия, может умереть, а вместо нее воцарится лишь плоская “вырезанная кулисами картина”. Однако именно с Коровиным это и не случилось. Очевидно, и сам он был слишком театральным человеком, чтобы пренебречь столь важными элементами театральности, как “пространственная иллюзорность”. В отличие от своего товарища Головина, которому так и не удалось переработать свою “живописность” в “театральность”, который сочинял декорацию красочными пятнами, Коровин, не довольствуясь первыми успехами, стал добиваться полного овладения декорационным мастерством и в несколько лет превзошел эту трудную специальную науку, влив в нее в то же время все, что было в нем от “чистой” живописи.
Если бы все это своевременно было оценено по-должному! Если бы не приходилось тогда бороться с диким невежеством публики, долгое время обвинявшей всякого художника-обновителя в пресловутой “декадентщине”. И еще вреднее был дилетантизм наших полупровинциальных снобов, не сумевших понять все, что было в Коровине классического. Я не хочу сказать, чтобы карьера его была неудачливой. О нет, в продолжение более чем пятнадцати лет он был настоящим властителем русской оперной сцены и в Москве и в Петербурге, и один его триумф сменялся другим. Но все в целом не создало школы, не успело сложиться в учение с обеспеченным будущим”. С Коровина могла бы начаться целая новая эра, вернее какое-то возрождение театральной постановки. А так его творчество (как и творчество всех тех, кто послужил вместе с ним делу охудожествления спектакля) оказалось эпизодом, скорее заключающим тянувшийся веками расцвет. Коровин не эпигон, ибо не может считаться эпигоном человек такого темперамента, такого мастерства, такого горения. Но он и не оказался основоположником новой эры. Элементаризм Аппии и Крэга, хитрые выдумки Рейнгардта, беспринципное гаерство Мейерхольда, постепенно разрушивших самую культуру спектакля, могли бы встретить значительный отпор в искусстве такого художника, как Коровин, и, однако, все эти “гримасы” оказались более доступными для любительства .и для того равнодушного легкомыслия, с которым относится сейчас зритель к представлению.
И не смогли отстоять полноту прежнего театрального зрелища ни талант, ни свежесть, ни опыт тех художников, которые, вслед за Коровиным, подойдя к театру “со стороны” и пиететно приобщившись к его культуре, обещали надолго сохранить за театром его веками выработанную и ими обновленную “магию”. Но, разумеется, такой фатум нисколько не умаляет личных достоинств всей этой группы, во главе которой можно поставить Коровина; воспоминание же о тех радостях, которые доставляли именно его знаменитые постановки “Руслана”, “Демона”, “Дочери Гудулы”, “Султана”, “Саламбо” и “Аленького цветочка”, мы храним наряду с самыми большими восторгами от современного нам искусства. Можно только пожалеть, что все эти волшебные и поэтичные сценические картины Коровина, исполнявшиеся в настоящую величину самим мастером при участии превосходно им же воспитанных помощников, все же обречены на забвение, ибо сами декорации, как все эфемерно-театральное, изнашиваются (кое-что успело уже и погибнуть, — между прочим сгоревшие декорации “Саламбо”), и что от всего этого роскошного творчества Коровина останутся лишь беглые предварительные наброски да тусклые воспроизведения в “Ежегоднике театров” и художественных журналах.
Сейчас мастер, невзирая на свой почтенный возраст, полон творческих сил, и талант его так же ярок, как тридцать и сорок лет тому назад. И вот хотелось бы, чтобы явился такой мудрый и внимательный меценат, который попросил бы Коровина повторить по памяти хотя бы главные из его театральных работ, — специально для того, чтобы их потом собрать в одно целое, репродуцировать и издать. Но согласится ли сам Коровин на такой заказ? Он и так не имеет свободного времени, ибо когда он не занят постановками, он, живя в издавна любимом им Париже, весь отдается страсти передавать свои впечатления от парижской улицы и в особенности от ее ночной жизни. А разве это тоже не чудесный “театр”, к которому мы слишком привыкли, так как видим его каждодневно, но который на самом деле составляет едва ли не самый чарующий спектакль нашего времени? Не должен ли такой “спектакль” особенно пленить художника, для которого театр и жизнь, жизнь и театр были всегда равнозначащи...
1932 г.
1-2-3
 Явление Богородицы (Хуан де Вальдес Леаль) |  Радуга. Атенеум в Гельсингфорсе (К.А. Сомов) |  Человек в очках (М.В. Добужинский) |