1-2
Выставка Ионкинда и Будена.
Маленькая и совсем скромная выставка, но искусства, самой эссенции искусства в нем, пожалуй, больше, чем в каком-нибудь Салоне. Однако, чтобы оценить прелесть этой выставки, нужно приложить некоторые усилия. Не потому, что выставленные произведения были бы так глубокомысленны или значительны, а потому, что при поверхностном обозрении все эти обрамленные и монтированные бумажоночки, иногда довольно простодушно склеенные (в тех случаях, когда на одной страничке альбома не укладывалась вся представившаяся тема, и художник прихватывал еще соседнюю оборотную сторону), кажутся такими уж бесхитростными, быстрыми, пустячными...
В прошлом году уже была устроена ретроспективная выставка Будена при Осеннем Салоне, и тогда же я писал о ней. Но на этот раз Буден выставлен в соседстве со своим приятелем, с художником, открывшим ему глаза на живописные задачи и помогшим ему разобраться в самом себе, — и это сообщает особый интерес данной выставке. Впрочем, и то, что здесь, кроме двух незначительных масляных картин, выставлены одни акварели, как Будена, так и Ионкинда, может, пожалуй, почитаться некоторым преимуществом этой затеи. Самый нерв творчества обоих мастеров более отчетливо обозначается при рассмотрении одних этих, совершенно непритязательных и непосредственных, для “обнародования” не предназначавшихся заметок с натуры... И сущность их искусства оказывается такой милой, такой душистой, что не остается сомнений в том, что оба художника заслуживают почетные места в истории французской живописи XIX века.
Будена называют отцом импрессионизма, и это совершенно справедливо, ибо, родившийся в 1824 году, он и на несколько лет был старше главных представителей французской живописи второй половины XIX века (Мане родился в 1832 г., Дега —в 1834 г., Клод Моне —в 1840 г., Ренуар —в 1841 г.), он и более последовательно, почти с первых же шагов, придерживался именно того, что впоследствии приобрело характер целого учения, а что в нем самом являлось выражением личного его темперамента. Но недаром, когда Будену в 1892 году был присужден орден Почетного легиона, он скорбно воскликнул: “Зачем же его не дали моему бедному великому Ионкинду?” (Ионкинд скончался за год до того). Сам Буден отлично сознавал, чем он был обязан этому голландцу, так быстро усвоившему парижский стиль и превратившемуся в типичного парижанина. Именно Ионкинд открыл Будену его самого и научил его импрессионизму, который в те годы (нужно ли об этом напоминать?) не был еще и в помине, но идея которого, несомненно, уже носилась в воздухе. А кому был обязан Ионкинд познанием себя и открытием того, что постепенно стало самим языком современного искусства, это сказать труднее. Разумеется, он мог кое-что почерпнуть от своего учителя, блестящего, но склонного к маньеризму Изабе, он недаром изучал и своих “национальных” предков, в частности, гениальные, тоже совершенно импрессионистские пейзажные зарисовки Рембрандта. Среди своих современников-соотечественников Ионкинд имел мастеров, которые могли на многое ему открыть глаза, и в смысле выбора сюжетов, и в смысле состава палитры, и в смысле техники. Первые “голландские” картины Ионкинда выдают его родство и с братьями Маррис, и с Месдагом, и с Израэльсом, и с Мовом. Но все же это только школа Ионкинда, сам же он совершенно другой и особенный. И не только факт, что он всем образом своей жизни отличался от своих собратьев, что в нем было больше от бродяги цыгана, нежели от солидного мингера, сделал то, что его искусство оказалось таким отличным от всего прочего, но в нем несомненно уже брезжила другая эпоха, чаяние других настроений. Он был настоящим предтечей, и в этом причина, почему Буден мог питать к своему приятелю род культа и называть его великим.
Между ними было всего два года разницы, и все же Буден занял в отношении Ионкинда положение как бы ученика. У Ионкинда “открылись глаза” сами собой, у Будена они открылись тогда, когда он познакомился с Ионкиндом. Но, познав свою задачу через искусство товарища, Буден затем пошел собственным путем и неустанно, в течение долгой жизни, добивался того, чтобы выразить наиболее точно и верно то, что ему мерещилось, к чему его тянуло.
Ионкинд, начавший с добротных, методических и даже “скомпонованных” картин, постепенно весь если не разменялся, то как-то “рассеялся”, “развеялся” — в искрометных набросках. Упорный нормандец Буден методично всю жизнь отделывал свое искусство, и задача эта была тем более трудной, что надлежало при этом сохранить в картинах характер чего-то быстрого, сразу рожденного и скрыть всякий намек на труд. В результате картины Будена кажутся теперь импровизациями, тогда как на самом деле они полны и глубокого значения ремесла, и верного расчета, и серьезной методы. В интимных записках Будена находятся такие как бы “самоподстрекающие” фразы: “Не смягчаться... Дерзать... Заканчивать в свежести... Хорошо писать (bien ?crire) свою живопись”. И так как, в конце концов, он добился именно этого труднейшего фокуса, то место ему может быть предоставлено, согласно его собственному желанию, “рядом с шедеврами Ионкинда и Коро”, а также, — прибавили бы мы, — рядом с живописью гениальнейшего из всех предтеч импрессионизма — Франческо Гварди, жившего за сто лет до Будена и едва ли ему хорошо знакомого.
1-2
 Последний день Помпеи (К.П. Брюллов, 1833 г.) |  Рождество Христово (Андреа Превитали) |  Святое семейство (Бузи-Кариани) |