1-2
Книжная иллюстрация.
Что такое книжная иллюстрация и чему она должна служить? Есть ли это вообще нечто желательное и необходимое или это есть нечто излишнее, ненужное и даже вредное? Такие вопросы навязываются в наши дни чаще и чаще, и происходит это потому, что и в данной сфере художественного творчества появилась та сумятица, та растерянность, те кривляния моды, которые уже многие годы царят в других сферах и в которых, пожалуй, и следует видеть одну из главных причин пресловутого, все усиливающегося кризиса.
С особой настойчивостью “пристали” ко мне эти вопросы на днях, при посещении выставки художественных изданий, устроенной в одной галерее на бульваре Распай. Не то чтобы эта выставка была более замечательна, нежели многие другие, не то чтобы на ней было более озадачивающих явлений (к ним мы успели достаточно привыкнуть), но просто на ней я нашел известный комплект чудачеств и дикости нашего времени, а это, как всякий симптоматический подбор, имеет свою показательную ценность. Кроме того, на ней имелись произведения одного из наших соотечественников, необычайно быстро вознесенного до степени “мировой знаменитости” и как раз в области книжной иллюстрации сумевшего-таки озадачить самые изысканные, самые передовые элементы среди книжных гурманов — я говорю о Шагале. Элегантнейшие французские библиофилы говорят об его иллюстрациях к “Мертвым душам” и к басням Лафонтена с оттенком если не восхищения, то того подобострастия, с которым Маделон и Катос говорили о поэтических опытах маркиза Маскариля. И это очень много значит. Это в культурно-историческом смысле явление прелюбопытнейшее…
Но сначала все же надо ответить на поставленные вопросы. Ответ мой вовсе не будет претендовать на исчерпывающее значение и какую-либо объективность. Я только скажу, чем мне представляется книжная иллюстрация и в чем я усматриваю ее идеальную природу.
Начну же я прямо с признания ее; да, я признаю право существования книжной иллюстрации, хотя и знаю, что хороший тон требует не признавать это право. Умные люди говорят сейчас так: книга, будь то поэма, роман, быль или небылица, когда она хорошая, обладает такой силой убедительности, содержит в себе такую мощь воздействия, вызывает столь яркие образы, что мелькающие тут же на страницах картинки лишь путают воображение, ослабляют драматическое напряжение, а иногда и прямо противоречат тому, что говорит автор.
Книжная иллюстрация, в их мнении, есть нечто бестактное Но так как все же любитель книги желает окружить ее каким-то почетом, придать ей особенную и прямо-таки материальную ценность, то лучше всего достичь этого не посредством вставления в книгу картинок, но посредством сугубо изощренной типографской техники, причем допускаются и орнаментальные виньетки, концовки, заставки.
И вот те же ригористы почти не изменяют такому принципу, когда идут на известные уступки и говорят: пусть даже будут в книге и картинки, пусть картинки служат той же задаче повышения ценности, но только чем меньше художник будет навязывать нам свое представление о том, о чем в книге говорится, тем лучше. Картинки картинками — так, для отдыха глаза и дабы “процветала художественная книга”, а текст текстом.
Именно такая постановка вопроса стала теперь модной и бонтонной. Если кто, разглядывая пятитысячную книгу, напечатанную на изумительной бумаге, изумительным шрифтом, отважится удивиться, что картинки в ней как-то не соответствуют тексту, то истинно современный библиофил (тот самый, кто не пожалел на приобретение книги пяти тысяч и больше) презрительно метнет глазом на отсталого провинциала и, не удостоив ответа, опустит книгу в роскошный картонаж, а картонаж поставит на полку, где книга и будет продолжать служить своему главному назначению, импонируя посетителям библиотеки тем, что она так страшно дорого стоит, и тем, что она построена согласно последнему слову книжного снобизма. Лишь изредка хозяин будет ее выдавать на руки достойным, и уж, разумеется, сам едва ли решится читать ее или хотя бы разрезать все страницы (если таковые, согласно моде, не разрезаны).
Однако именно такого отношения, должен покаяться, я не понимаю, а, говоря уже попросту, даже презираю его. В таком культе сказывается не пиетет, а гнуснейшее и глупейшее идолопоклонство. К тому же я дерзну обнаружить свой совершенный провинциализм, свой совершенно отсталый вкус тем, что повторю свое признание книжной иллюстрации как таковой и выскажу свою благодарность тем художникам, которые сумели пояснить иллюстрированную ими книгу и создали, комментируя ее, ценнейшие целостности, не только не мешающие тому, что стоит в книге, но и являющиеся, в прекрасной гармонии с этим, источником неисчерпаемых наслаждений. Ведь в нашем мозгу, когда он не отравлен всякими понуканиями моды, отлично уживаются как наши личные представления о прочитанном, так и посторонние комментарии к тексту, хотя бы они и не совсем совпадали с нашими представлениями.
Полезно обратиться к примерам. Я не стану останавливаться на средневековых миниатюрах и говорить о том упоении, которое должны были испытывать тогдашние библиофилы, когда, читая бревиарии1, хроники или романы, глаз их упивался красками тех сказочно прекрасных произведений, какими живописцы (первейшие художники своего времени) украсили пергаментные страницы. Нужды нет, что эти иллюстрации были полны анахронизмов и всяких вольностей. Все же они служили своей главной цели: обостряли убедительность тех образов, которые были порождаемы чтением, и даже, когда просто являлись “причудливым раскидыванием мысли”, они почти всегда продолжали оставаться в тесной гармонии с основным содержанием книги, ее подлинным, тесно слитым с ней украшением.
В следующие века, с изобретением книгопечатания, мы уже видим книгу в нынешнем понимании слов, книгу общедоступную, книгу одемократизованную, но столь часто в иллюстрациях являющую по-прежнему прекрасную, одухотворенную и одухотворяющую осмысленность.
Будь то “Метаморфозы” с деревяшками В. Солиса или разные библии, евангелия и апокалипсисы с картинками Гольбейна, Штиммера, Мериана, или будь то романы, будь то даже научные и философские трактаты, — гравированные иллюстрации всюду служат украшением книги и не только в смысле каких-то развлекательных, рассеивающих, совершенно посторонних эстетических закусок, но и в смысле подлинного оживления текста, в смысле его уяснения — в том смысле, что художник, обладающий более ярким и чутким воображением (на то он и художник), а иногда и более строгим и пытливым отношением к данной теме, делится возникшими при чтения образами и способствует более сильному воздействию их на воображение, более прочному утверждению их в памяти.
Я не стану дальше излагать какой-то краткий конспект истории иллюстрации, но выберу еще в качестве примеров два “идеала”.
Безусловно на первом месте стоят изумительные измышления Менцеля, посвященные в главной своей части Фридриху Великому. Иллюстрации Менцеля не только верно, метко и живо изображают те события и положения, из которых сложилась биография “коронованного друга Вольтера”, но передают самый дух той многозначительной, не для одной только Пруссии, эпохи. Менцель выступает здесь в роли Тацита (ибо не одно “славное” и “прекрасное” изображено им, но и многое такое, что при внимательном разглядывании открывает и все слабости, все смешные стороны излюбленных им персонажей и обстоятельств), в роли необычайно осведомленного, но всегда тонко чувствующего комментатора.
1 Молитвенники — breviaire (французский).
1-2
 Брак в Кане Галилейской (Паоло Веронезе) |  Святой Джером (Паоло Веронезе) |  Лес (Ян Брейгель-Старший) |