1-2
Константин Гис.
И на сей раз оказывается, что излишек вреден. “Консекрация”1, которой удостоен Константин Гис в Музее декоративных художеств (павильон Марсан), едва ли окажет его памяти ту пользу, на которую рассчитывали его поклонники, устроившие выставку его произведений. Разумеется, те, кто когда-то его “открыли”, а открыв, превознесли скромного мастера в качестве чуть ли не самого яркого выразителя своей эпохи, эти поклонники останутся при своем мнении, и для них выставка послужит только лишним доказательством правоты их мнения. Вся садовая анфилада музея сплошь заполнена рисунками и акварелями Гиса — разве самый факт такой обильной выставки не является лучшим доказательством, что, поверив “аттестату”, выданному в свое время Гису Бодлером, поклонники мастера не ошиблись? Разве не лестно для их сознания, что это они таким образом способствовали исправлению вящей несправедливости и своей “агитацией” помогли вытащить забытого было художника на самый первый план. Однако люди, не состоящие в рядах таких поклонников, не ослепленные тем, что есть в культе Гиса фанатического, неминуемо должны взглянуть на данный “экзамен” несколько иначе и, соглашаясь с тем, что Гису следует уделить достойное место на Парнасе, все же не могут иначе отнестись к данной “демонстрации” как к чему-то, в своем преувеличении “не совсем тактичному”.
Гис бесспорно милый и любопытный художник. Он характерен для своего времени, а временем его следует считать эпоху, более чем в тридцать лет, начинающуюся около 1840 года и кончающуюся в середине 1870-х годов, иначе говоря, эпоху, которую французы grosso modo2 называют second empire3, а англичане — victorian4. Нечто от самого esprit5 этой эпохи действительно живет в его творении. Разглядывая его рисунки, покрашенные акварелью, угадываешь многое такое, что было когда-то типичным и что с тех пор как-то испарилось, исчезло из жизни и заменилось другими особенностями, опять-таки представляющимися характерными для своего времени. Наконец, нельзя отказать этому “графику-журналисту” в известной технической ловкости и в приятности выработанной им системы быстрых, как бы на ходу делаемых заметок. Все это чисто по-французски изящно, элегантно, остроумно. Остроумным, блестящим, но и легкомысленным парижанином Гис оставался и тогда, когда, годами живя в Англии (где он состоял штатным сотрудником “Illustrated London News”6), изображал лондонские улицы или когда, попав на Ближний Восток, заносил в свои альбомы все то, что поражало его на берегах Босфора и Черного моря. Но, как ни любить “пенистость” характерно французского остроумия, как ни наслаждаться типично парижской находчивостью, все же не следует путать понятия и не надо забывать, из чего складывается этот блеск или, вернее, чего он является отблеском. Достаточно нелепо возводить Гиса в степень какого-то художественного гения, а забавное, игривое, пикантное его творчество считать за большое, за глубокое искусство. Когда же к увлечению фанатиков примешивается еще коммерческий ажиотаж и светский снобизм, то абсурд получает уродливый оттенок. Последнее особенно печально, когда подумаешь, какую полную лишений жизнь прожил сам художник, охотно сеявший свои безделушки где попало и абсолютно не считавший, чтоб они стоили большого внимания.
За невозможностью (по скудости биографических сведений и датированных произведений) хотя бы приблизительно представить хронологию творческого пути Гиса устроители выставки расположили собранное из разных мест творение по сюжетам, озаглавленным: церемонии и общественная жизнь, женщины и девицы, экипажи и лошади, жизнь военных, Крымская кампания, Турция, Испания, Италия, разное. Номенклатура обещающая, и, если бы действительно под каждой рубрикой скрывалось нечто очень существенное. Гис действительно был бы очень значительным художником. На самом же деле все это пустяки — довольно меткие, схваченные на лету нотатки7, в которых действительно острое наблюдение и документальная точность отсутствуют вовсе.
Насколько выставка, разбитая на такие же отделы, представляла бы больше содержательности, была бы более поучительной и в то же время более волнующей, более эпошистой и художественной, если бы вместо произведений Гиса она содержала произведения Гаварни, Домье, Гранвиля, Лами и Монье. Как раз именно эти имена (оставляя в стороне еще многих англичан) и возникают в памяти, когда переходишь от одного рисуночка Гиса к другому, и, несомненно, примеру всех этих собратьев по искусству Гис обязан весьма многим в своем развитии, в усвоении всех тех элементов, из которых сложилось его творчество. При этом надо признать, что большинство этих художников, с поразительной полнотой отразивших свое время, остались для Гиса образцами недосягаемыми. Гис так и не освободился от замашек известного любительства. С другой стороны, как раз эта черта любительства скорее помогла его посмертной славе, — это она и делает его tres moderne8, это она приблизила его к парадоксальным требованиям наших дней. В Гисе не шокируют современный глаз “школьность”, “выучка”, “правильность”. Его недоговоренность позволяет каждому добавлять своего посредством известного самовнушения, выискивать то, чего часто и нет на самом деле. Внушить же себе можно что угодно.
Но оставим пока вопрос, насколько Гис сейчас переоценен, а воспользуемся тем, что нам его показывают в таком обилии, чтобы полюбоваться его творчеством. В конце концов, от нас зависит: остановиться лишь на самом интересном, проходя мимо бесчисленных вариаций и повторений на ту же тему, и вот эти “остановки” на выставке окажутся достаточно частыми. Изучение каждого наброска не требует особенной затраты внимания. Все это, на лету созданное, обладает свойством как-то скользить и проноситься, но в чем никак нельзя отказать Гису, это в какой-то абсолютной искренности, что, в связи с его вкусом и с его сноровкой, создает нечто приятное и интересное.
1 Французский consecration — признание.
2 Грубо говоря (итальянский).
3 Вторая империя (французский).
4 Викторианской (английский).
5 Духа (французский).
6 “Иллюстрейтед Лондон Ньюс” — английский иллюстрированный журнал.
7 От французского noter — делать заметки.
8 Очень современным (французский).
1-2
 Linda maestra (Гойя) |  Aguellos polbos (Гойя) |  После смерти (Гойя) |