1-2-3-4-5-6
Он не любил цветов, — однако можно ли еще найти “картину цветов” более поэтичную и более виртуозно исполненную, нежели его “Дама у букета хризантем” (1865, № 6 на выставке)? Считается, что он не любил животных, но во всей истории живописи нельзя найти более внимательного и любовного отношения к лошади, нежели в его многочисленных этюдах и в картинах скачек. Настоящих пейзажей действительно немного в творении Дега, но те несколько, которые существуют, принадлежат к самому тонкому, что вообще создано в этой области; наконец, пресловутая отрешенность Дега от жизни не помешала ему создать настоящую галерею своего времени в весьма разнообразных его проявлениях.
Дега для многих представляется каким-то до маниачества дошедшим специалистом балета. Значительная доля его творения действительно посвящена служительницам Терпсихоры — как тем классам, в которых они получают специальное и весьма трудное воспитание, так и тем спектаклям, в которых они, одетые в совершенно отличные от всего на свете костюмы, должны изображать какие-то эфирные существа. Предилекция1 Дега к балету опять-таки озадачивает, так же, впрочем, как и предилекция его к женской уборной. Эти две области иными ставятся иногда в связь. Хотят видеть в них лишние доказательства “злости” Дега и, в частности, его женоненавистничества. Он, якобы, с таким упорством возвращался к данным темам, дабы представить женщину в момент, когда она менее всего пленительна, когда, будь то во время условной ломаности хореографических упражнений, будь то тогда, когда женщина, покидая ванную и будучи уверена, что никто ее не видит, прибегает к жестам “полезным” и “необходимым”, но отнюдь не изящным. Думается мне, однако, что подобное объяснение, сильно отдающее литературщиной, никуда не годится.
Не только никакого памфлета на женщину в “балетомании” Дега и в его “подсматривании” женщины за ее туалетом — нет, но, напротив того, оба цикла картин являются на самом деле прославлением прелести женщины, и прославлением таким знатоком ее, равного которому не найти на пространстве веков. Сравнить эти “гимны женщине” Дега можно только с некоторыми фресками египтян, с рисунками на греческих вазах или с японскими эстампами.
И именно то, что Дега избрал какой-то своей специальностью изображение женщины, когда она является как бы в особенно неприглядном, а то и в несколько смешном виде, а также то, что при этом он все же передает все обаяние женщины “quand m?me”2 — это и есть тот “чрезвычайный выверт”, который делает из него гениального представителя искусства своего времени — точно так же, как выверты иного порядка свидетельствуют о гениальности разных мастеров барокко с Микеланджело во главе...
У иных художников живущий в них священный огонь прорывается бурными вспышками и взлетами, у других он пребывает в состоянии непрестанного таинственного тления. Дега и принадлежит к последней категории. Пламя, которым он горел всю жизнь и до глубокой старости, было подлинно аполлоновым пламенем, но то было скрытое в каких-то недрах его души пламя, как будто несколько притушенное, но при ощущении которого овладевает особый трепет. И трепет этот овладевает безразлично к тому, что именно художник изображал; он появляется каждый раз, где чувствуется, что им владел какой-то пароксизм восторга, а восторг — эту радость Дега умел испытывать и перед тем, в чем другие видели одно уродство.
1937 г.
Рисунки Дега.
В скромной, но милой и культурной галерейке “Четырех дорог” (на улице Мариньян) сейчас выставлена коллекция рисунков Дега. Казалось бы, столько было за последние годы показано из творчества великого мастера, что нового уж ничего больше не найти. Мы знаем теперь Дега как никого другого, и это знание помогло выработаться сознанию, что Дега прекраснейший и притом наиболее национальный из всех художников Франции второй половины XIX века. Если кому неоспоримо принадлежит титул классика, так это именно ему. Но именно потому, что он классик, что он истинная гордость французского искусства, что он какая-то квинтэссенция французского esprit3, именно потому всякая оказия увидать произведения Дега (притом еще не виденные его произведения или таких, которые спрятаны в частных коллекциях) является чем-то весьма желанным.
И на этой маленькой выставке в Quatre Chemins4 кое-что известно, а кое-что показывается в первый раз, — однако все одинаково волнует и все одинаково поучительно. Неподражаемой остается острота зрения художника и та тесная, гибкая зависимость, которая существовала между его глазом и его рукой. Но когда я говорю о поучительности, то я имею в виду не эти природные дары, эти “божьи милости”, а то, с какой добросовестностью, с какой неустанной пытливостью художник относился к каждой поставленной проблеме. Особенно характерны в этом смысле его неоднократные возвращения к портрету своего товарища Э. Мане. Каждый из этих вариантов уже совершенство, казалось бы, не требующее дальнейшего уточнения. Однако Дега не успокаивался на первой удаче, а снова и снова вглядывался в свою модель, открывая новые черточки, новые нюансы. В этом упорном преследовании неуловимого с особенной ясностью сказывается его родственность с Менцелем, творчество которого ему было хорошо знакомо (несколько оригинальных рисунков великого немецкого классика, говорят, были в его собрании) и пример которого мог даже оказать на него влияние. Но если в Менцеле больше какой-то возбужденности, какой-то огненности, то в Дега больше благородного спокойствия — того самого, что он унаследовал от своих “национальных” предков — от Фуке, от Пуссена и Энгра. Мне, впрочем, одинаково дороги оба художника, и я бы затруднился отдать одному из них предпочтение.
Из других выставленных на выставке Дега вещей обращаю особенное внимание на набросок стоящей фигуры Мане, на портрет Улисса, лакея г-на Беллели, на “искания” для портрета г-жи Марэн и для картины, известной под названием “Мэри Кэссет в Лувре”, на чудесный портрет брата художника Ашиля (на обороте этого листа два превосходных этюда головы спящей женщины), на набросок пером к портрету г-на Дюранти и на пастельный портрет г-на Плюка, балетмейстера Опер?, хорошо знакомого ценителям Дега по знаменитой картине мастера в Лувре.
1939 г.
1 Французский prеdilection. В данном случае — слабость.
2 Несмотря ни на что (французский).
3 Духа (французский).
4 Четыре дороги (французский).
1-2-3-4-5-6
 Версаль. Трианон. 1906 г. |  Пирог 6-го января (Кано) |  Бегство в Египет (Вольф Губер) |