Милый и дорогой друг Игорь!
До чего же ты меня обрадовал и письмом и телеграммой! Колоссальное преувеличение, которым ты меня наградил в телеграмме, разумеется, абсолютно не заслужено, но тем более оно свидетельствует о твоих дружеских чувствах! В оных я никогда не сомневался, но лишнее подтверждение их меня очень утешило, а вообще твоя телеграмма украсила то настроение, коим было исполнено празднование моего дня рождения 87 лет! О господи! Думал ли я когда-то, что до живу до такого hohes Alter!1 И мог ли я предположить такой ужас, что буду доживать свой век без моей обожаемой подруги, без моего ангела — Анны Карловны...
К портрету же “Рембрандта” я не стану возвращаться, но за твою характеристику меня и за всю твою “формулу” наших взаимоотношений — спасибо. Мне эта формула очень по душе, и я во всяком случае более согласен с тем званием, которым ты меня награждаешь в письме, нежели с тем, что стоит в телеграмме. Звание сие “интуист”. Причем, однако, я считаю, что без интуиции вообще далеко в распознавании художественных вещей не уйдешь. Ну а теперь basta cosi…2
Ты хотел бы иметь какие-либо сведения о моей художественной деятельности, в частности о моей графике. Увы, оная здесь была далеко не столь плодотворной, как тогда, когда полвека назад, я передавал на бумаге те образы, что возникали в моем воображении, читая и перечитывая “Медного Всадника”. Все же кое-что я и здесь создал в этой области.
В 1925 г. я иллюстрировал (и, по-моему, неплохо) книгу Andre Maurois “Les souffrances du jeune Werther”3; в 1927 г. — с несколько меньшей удачей — роман Буалева “Le lecon d'amour dans un parc”4. Около того же времени я создал серию иллюстраций к роману Henri de Regnier “La Pecheresse”5. Последняя работа, однако, так и не увидела света… и это потому, что мой тогдашний издатель милейший, но крайне неосторожный Edmond Bernard внезапно обанкротился.
Наконец, курьез получился с моими иллюстрациями к “Капитанской дочке”. Я изготовил все hors textes'ы6 (по одному на главу) и получил 3/4 гонорара, оставалось сделать одни заставки и концовки, как вдруг выяснилось, что издатели горько разочарованы и не желают давать свое имя (не столь уж знаменитое) такой книге. Они-де воображали, что M-r Benois сделает что-либо dans le gout des Ballets Russes7, что-либо вроде “Petrouchka”8(буквально их слова), и вдруг такой камуфлет: военные в формах, напоминающих французские XVIII века, а весь стиль, tres pompier9, и вовсе не говорит о нашей эпохе, овеянной Пикассо и Матиссом. Так эта затея и канула в воду. Лично я не был вполне доволен тем, что я сделал, и потому скоро утешился...
Ах, милый Игорь, немало выдалось мне подобных огорчений за все эти годы пребывания на чужбине, а вообще я все более чувствую, до чего не я один, но все мы, россияне, “не созвучны” с нынешним временем, да, впрочем, я каждый день все более убеждаюсь, что это самое время совсем спятило с ума. Видел ли ты “церковь”, сооруженную архигениальным Ле Корбюзье в местечке Ronchamp, или “скульптуры” из металла другого архигения англичанина Lynn Chadwick! Вероятно, видел, ведь до вас, до ваших библиотек все здешнее доходит. Так вот разве эти перлы не означают самого чудовищного мракобесия, вполне показательного для всего современного человечества и не только в тесной сфере художника? И до чего же это не похоже на то, что нам когда-то мечталось! Впрочем, я убежден, что ты, мой милый крепыш и оптимист, не дошел до таких отчаянных воплей и по-прежнему не знаешь уныния, ниже отчаяния, заглядывая в будущее...
Добужоны недавно гостили здесь, но снова отбыли в Лондон. А осенью они обязаны оказаться в Соединенных Штатах, иначе они лишаются американского гражданства. Катаются себе взад и вперед. Но в Штатах у них младший сын — Додя (женат, две дочки, отлично устроился, он плакатист), тогда как старший, Стива, здесь и за последние годы преуспевает главным образом благодаря тесному и умному сотрудничеству своей жены Лиды (они заняты театральными костюмами)…
Письмо мое очень удлинилось и, вероятно, разбор моих каракуль тебя утомил (хотя, говорят, что почерк мой весьма упорядочился), поэтому прекращаю. Но буду рад, если наша переписка на этом не прервется. А на всякие твои вопросы готов отвечать (если только это не потребует каких-либо архивных и других утомительных изысканий, на что у меня нет больше сил). Если хочешь знать, чем я занят в данное время, то повторю уже сказанное: “кормит меня театр”. Впрочем, если удастся недельки на 2 — 3 выбраться на деревенский простор (вероятнее всего, к нашим друзьям супругам-художникам Noufflard, y которых прелестный мануар10 в Нормандии), то поработаю я и с натуры, что всегда является для меня оздоровляющим отдыхом. Следовало бы мне продолжить писание своих Воспоминаний, застрявших на 1909 годе, но за не нахождением (русского) издателя (после банкротства Чеховского издательства) у меня иссякла нужная для того энергия. А сколько хотелось бы еще поведать потомству... Видно, не судьба.
Обнимаю тебя крепко, прошу передать мой сердечный привет Марии Михайловне и Валентине Михайловне.
Твой верный Александр Бенуа
1 Преклонного возраста (немецкий).
2 Довольно болтать (итальянский).
3 Андре Моруа “Страдания молодого Вертера” (французский).
4 “Урок любви в парке” (французский).
5 Анри де Ренье “Грешница” (французский).
6 Вкладки (французский).
7 Во вкусе Русских балетов (французский).
8 Петрушки (французский).
9 Очень избитый (французский).
10 Французский manoir — барский дом, замок.
 Петергоф. Цветники под Большим Дворцом (А.Н. Бенуа) |  Азия (А.Н. Бенуа) |  Бретонские танцы (А.Н. Бенуа) |