| Париж. 12 октября 1956 г. |
…С начала августа был совершенно поглощен театральной работой. Пришлось кроме четырех декораций нарисовать более ста костюмов и немало всякой бутафории. Моментами, ввиду близости срока, меня брала паника...
Во всей этой спешке и во всех этих нервах большим утешением мне послужило как раз чтение и разглядывание Вашей превосходной книги о Венецианове. Я был счастлив, что наконец владею таким обстоятельным трудом, посвященным одному из моих любимых художников, и могу вдоволь изучать всё, что Вы нашли нужным сообщить о нашем милом, о “святом” Алексее Гавриловиче! Когда-то уже в той маленькой главе о русской живописи, написанной для немецкого издания книги Р. Мутера (1893) (“История живописи XIX века”), я попробовал уделить Венецианову (которого я тогда как бы “открыл”) значительное место; далее, в русском издании Мутера (в 1902 г.) я эту же тему постарался еще более развить, но при всем моем энтузиазме и к крайнему своему сожалению у меня не хватило материалов для более полного ознакомления с жизнью и творчеством мастера… Такие материалы просто не были доступны, или я тогда не сумел их найти. Теперь же Вам удалось создать настоящий памятник, который, мне всегда казалось, заслуживают и личность и искусство автора “Гумна” и “Утро помещицы”, и ознакомление с ним явилось для меня великим утешением, за что я приношу Вам ныне свою душевную благодарность!
Однако, чтобы не показаться Вам каким-то однобоким и голословным льстецом, я решаюсь привести тут же некоторые оговорки и “сожаления”. При всей столь глубокой компетенции по данному предмету я не могу найти что-либо, что требовало бы поправок. Наибольшие же “сожаления” касаются внешних сторон книги: не вполне удовлетворительно качество красочных таблиц (что, впрочем, не помешало тому, что и они доставили мне удовольствие, более ярко напомнив мне некоторые излюбленные мной картины), а также известная тусклость черных репродукций. Увы, подобные дефекты общи многим ценнейшим изданиям, появившимся за последние годы, и я просто не могу понять, почему это так, тогда как в наше время техника как черных, так и цветных воспроизведений достигла у нас почти полного совершенства. Жалею я еще о том, что в Вашей книге не всегда показаны происхождение и местонахождение вещей, отсутствуют также сведения о происхождении самого Венецианова. Все это, впрочем, неважно и нисколько не умаляет значение книги в целом. Но я не хочу скрыть от Вас и то, что я местами не согласен с Вами более по существу. Это не касается отдельных мнений, а скорее чего-то, что является как бы оценкой личности художника в целом. И вот, каким бы чудесным художником Венецианов ни был, все же он не был изолирован от общего течения искусства — от того, что творилось в других странах, от тех идей, что “витали тогда в европейском воздухе”. В частности я не согласен с Вашим преуменьшением того значения, которое получило для Венецианова появление в Петербурге картины Гране.1 Вы даже не согласны с разительностью того удара, который он тогда испытал и который предопределил все его дальнейшее творчество!
Вы скажете, что во мне говорит заядлый неисправимый “западник”, но это не так. Действительно, я всегда был склонен глядеть в то окошко, что прорубил Петр I и через которое так интересно и занимательно любоваться всей стелющейся перед взором мировой панорамой! Верно и то, что об этом окошке я не уставал напоминать, приглашая в него поглядеть и получить от того великое удовольствие и пользу. Однако это не значило, чтоб я преуменьшал значение того, что находилось в более близком контакте со мной, что меня окружало, чем я дышал. Напротив, я испытывал радость особой силы, когда я открывал вокруг себя примеры однородные с тем, что было там — “за окошечком”. Я назвал только что Петра, но я с таким же основанием назвал бы в качестве своего идеала обожаемого мной Пушкина. При всем несомненном и горячем патриотизме Александр Сергеевич не замыкался в нем, но с великим вниманием следил за всем, что появлялось замечательного где бы то ни было. И вовсе он не считал нужным это скрывать!..
И вот как раз в Венецианове, при всем его любовном знании русского человека, при всем его проникновенном понимании русского крестьянина, меня особенно трогает отсутствие какого-либо “замыкания в национальной гордости”. Чем-то как раз особенно характерным и пленительным представляется в нем (пусть наивно выраженное) преклонение перед Гране или его же восторженное описание картины Крюгера. Если бы можно было снабжать художественные произведения какой-либо “пробой”, то, пожалуй, чистого золота оказалось бы больше в Венецианове, нежели у тех европейских знаменитостей, но как красиво, что сам он в своей умилительной скромности этого не сознавал, что он преклонялся перед своими зарубежными собратиями, славословил их!...
1 Картина Франсуа Гране “Внутренний вид капуцинского монастыря в Риме” находится в Эрмитаже.
 Геркулес и Омфала (Фр. Лемуан) |  Геркулес и Омфала (Ф. Буше) |  Декоративное панно (Фр. Буше) |