Дорогой Николай Федорович,
из Вашей телеграммы я понял, что Вы усомнились в том, вернусь ли я к обещанному в момент отъезда дню. И Вы имеете на то основание. Дягилев меня ни за что не отпускает, да и мне больно, сделав рисунки постановки, придумав ее всю, передать теперь самое наблюдение за ее созданием в чужие руки. Эти соображения сами по себе уже наполовину убедили меня, а тут еще подвернулась постановка “Дамы с камелиями” для Иды Рубинштейн (вещь, которую я как-то намечал к постановке и в нашем театре), и это окончательно меня убедило здесь остаться. “Дама” должна пройти 19 ноября (не я режиссирую, а обычный режиссер Иды — Mr. Bourg, чему я очень рад), а опера Гуно “Лекарь поневоле” в Монте-Карло не позже 15 января. Зато 16 января я сажусь в поезд и мчусь к себе, к друзьям и к работе с ними. Но вот что касается нашего театра, понадоблюсь ли я еще ему в этом сезоне? Во-первых, мое прибытие может оказаться просто запоздалым, а во-вторых (и на это я убедительно прошу Вас ответить), меня что-то уж очень смущает то, о чем мне уже написали и чего я никак не могу понять. Что такое у вас там произошло? Что значит этот курьезный (чтоб не сказать больше) состав совета? Ведь это сущий воз Крылова! Разумеется, Вам — роль лебедя, но и лебедь не полетит в такой компании... Вообще, дорогой, ох не нравится мне все это!..
Но вот главное: каковы сборы и имеются ли возможности материальные, а если имеются, не найдутся ли им слишком непреодолимые препоны со стороны доктринеров, новаторов всмятку и т. п. тли? В частности, можно ли рассчитывать при такой опеке поставить у нас “Копилку”? Я ее здесь видел в Одеоне; играли позорно, но пьесу я еще более оценил, нежели в чтении...
На этом приходится прекратить писать. Увы, так безумно занят, что даже и своим домашним не пишу, а пишет жена. Жизнь здесь бьет ключом и завертела меня совершенно. Заказов хоть отбавляй и в театре, и в издательствах.. Тем не менее, меня тянет домой к Татану, к его матери, к Коке, к Эрмитажу и, сказал бы, к Гособлдраму, если б не смущающий меня “совет”.
Ольге Петровне прошу Вас передать наш с Анной Карловной самый нежный, самый дружеский привет. Ее сказочный пирог продолжает жить в памяти, несмотря на все здешние чревоугодия. Правда, пришлось в силу законов морского плавания в бурную погоду поделиться им с балтийскими рыбами, но зато ту часть, которую мы довезли в Неметчину и которую доедали в Кралевце (сиречь в Кенигсберге), показалась зело приятной и, запивая ее превосходным мальвазийским, мы провозглашали здравицу его авторше гип-гип уpppa!!!
А засим, имея честь пожелать Вам всяких блезиров1 и прочих благ, смелость приемлю сим свидетельствовать, что я пребываю... нет, лучше по-немецки — verbleibe hochachtungs-voll Ihrer Direktorialisches Majestat gehorsamer Diener und Freund
Alexander2
1 Искаженное франц. plaisir — удовольствие
2 Остаюсь с глубоким уважением вашего директорского величества покорный слуга и друг Александр (немецкий).
 Анкор, еще анкор! (Федотов П.А., около 1851 г.) |  Приготовления к свадебному банкету Купидона и Психеи (Джулио Романо) |  Завтрак аристократа (Федотов П.А., 1849—1850 гг.) |